ИЗВРАЩЕНИЕ ГОМЕОПАТИИ:
ДЖЕЙМС ТАЙЛЕР КЕНТ и КЕНТИАНСТВО

Вместо предисловия
Жизненная сила
Больной и болезнь
Иерархия, конституция и ментальность
Принцип подобия
Миазмы и инфекции
Лекарственная болезнь
Идиосинкразии и «прувинги»
Потенции
Уницизм
Соблазненные Кентом
Вместо послесловия

Вместо предисловия

Эта сильно искаженная переводчиком цитата из шестой лекции Джеймса Тайлера Кента – широко известного в современных гомеопатических кругах писателя и проповедника - как нельзя лучше характеризует произведение, из которого она взята. В ней есть всё, что его наполняет - и переворот «с ног на голову» и чувственный бред и вопиющая естественнонаучная безграмотность, как автора, так и переводчика, не ведающего даже причины, по которой «встает» солнце.
Если верить его немногочисленным и немногословным биографам, Джеймс Тайлер Кент родился 31 марта 1849 года в городке Вудхалле (США, штат Нью-Йорк). Медицинское образование (вернее, то, что в Америке XIX века считалось медицинским образованием) он получил в 1871 (по другим данным - в 1874) году. Тогда же пристрастился к писанию статей для медицинских журналов. Что за статьи мог писать в те времена неопытный выпускник парамедицинского колледжа Кент - можно лишь догадываться, ибо его биографы хранят на сей счет гробовое молчание. С гомеопатией Кент познакомился в 1877 году. С 1879 по 1883 год работал на кафедре анатомии одного из гомеопатических колледжей, и дослужился до её заведующего. В 1883 году он стал профессором Materia Medica и до начала XX столетия профессорствовал в нескольких гомеопатических колледжах США, нигде надолго не задерживаясь. Чем ознаменовалась его деятельность в качестве практикующего врача, доступные мне источники также умалчивают. О том, что она вообще имела место, можно судить лишь по скудным замечаниям самого Кента.
В конце восьмидесятых годов XIX столетия Кент, вослед за многими американскими гомеопатами стал активным членом «Сведенборгианской церкви» - квазиоккультной секты, имевшей сильное влияние на Востоке США. Влиянию этой же секты, очевидно, были сильно подвержены и сочинения Кента, в том числе, его «концептуальный» трактат «Лекции по философии гомеопатии», по-видимому, являвшийся составной частью его лекционного курса, но впервые опубликованный только в начале двадцатого столетия и ставший настоящей «библией» для его почитателей, которых не разделяющие их экстаза гомеопаты обычно именуют кентианцами.
Умер Кент 6 июня 1916 года. К этому моменту американская гомеопатия, отличавшаяся чрезвычайно низким уровнем подготовки специалистов, была уже окончательно дискредитирована и, лишившись материальной поддержки сильных мира сего, практически уничтожена.
Кент, возможно, так и остался бы малоизвестным американским преподавателем, если бы кое-кто из его адептов в начале двадцатого столетия не получил «высокого покровительства» в Старом Свете. С этого момента кентианство, благополучно зачахшее в прагматичной Америке, начало активно отвоевывать себе место под европейским солнцем, но его влияние на российскую гомеопатию, судя по всему, оставалось незначительным вплоть до самого конца двадцатого столетия. Во всяком случае, русским и советским гомеопатам практически не были известны такие категорические «догмы» (а вернее сказать, предрассудки) кентианства, как уницизм (назначение пациенту строго одного препарата одномоментно) и высокие потенции. Российские гомеопаты прекрасно обходились и низкими потенциями (а порой, даже совсем не потенцированными препаратами, заимствованными, скорее всего, из сочинений Ганемана и его сподвижников, а также из народной медицины, где они с успехом применяются по тем же показаниям, что и потенцированные). Кроме того, они широко и, видимо, успешно применяли составные специфики (препараты, предназначенные для лечения конкретных патологий), прописи которых были опубликованы и дошли до нас. Однако после развала СССР кентианство буквально захлестнуло Россию, найдя горячую поддержку у «прозападно» настроенных и просто испытывавших информационный голод российских врачей, которым легко было внушить, что кентианство и есть «настоящая» гомеопатия. Ныне кентианской литературой в России забиты полки книжных магазинов, а врачам, желающим изучить гомеопатию, кентианство преподается на безальтернативной основе и, при этом, что самое отвратительное, под личиной «классической» (т.е., как бы, истинной) гомеопатии.
Я не тешу себя надеждой, что с появлением этой статьи справедливость восторжествует, и истинной классической гомеопатии – такой, какой её создал С.Ганеман (1755-1843) - будет возвращено похищенное у неё имя. Моя цель скромнее – призвать одуматься тех немногих, кто лишь в силу собственной лености не удосужился разобраться в сути происходящего и безропотно поддался очень сильному среди врачей стадному чувству, а также предостеречь и сориентировать тех, кто еще только намерен приступить к изучению гомеопатии.

Чтобы доказать, что кентианство – не более, чем квазиоккультное окологомеопатическое течение, не имеющее никаких оснований именоваться «классической гомеопатией» (да и вообще - «гомеопатией»), я выбрал самый простой, но при этом, и самый неприятный для любого трезвомыслящего человека путь, а именно – взялся сопоставить главное кентианское «писание», каковым де факто являются «Лекции по философии гомеопатии» Кента, с одним из выдающихся произведений основателя гомеопатии и её бесспорного классика С.Ганемана. Речь идет о его фундаментальном труде «Органон врачебного искусства», который признан классическим всеми без исключения гомеопатическими школами, даже теми, которые в той или иной мере извращают его положения. Такое сравнение тем более уместно потому, что Кент в своих «Лекциях» беспрестанно ссылается именно на это произведение Ганемана как на первоисточник, а самого Ганемана называет не иначе как Учителем. Статья состоит из множества цитат, взятых из этих произведений, а также моих комментариев к ним. Если иного специально не указано, в статье цитируются сочинения Д. Т. Кента «Лекции по философии гомеопатии» в переводе В.М.Захаренкова и С.Ганемана «Органон врачебного искусства», вып.5 в переводе В.Сорокина. Т.н. шестое издание «Органона» здесь упоминаться почти не будет, во-первых, потому, что в авторстве самого Ганемана его никогда не существовало, а во-вторых, потому, что Кент умер раньше, чем оно появилось на свет, и значит, мог иметь в своем распоряжении в лучшем случае пятое издание.
Там, где это было уместно, я позволял себе привлекать к обсуждению бесспорные естественнонаучные факты. Причем, старался этим не злоупотреблять, дабы, прежде всего, сосредоточить внимание читателя на взаимных и внутренних противоречиях, содержащихся в самих сочинениях (крупные отсупления от обсуждения текстов набраны уменьшенным шрифтом, и их вполне можно пропустить без ущерба для понимания основных положений статьи). Кроме того, должен признать, что тотального сопоставления захаренковского перевода с первоисточником я не делал (это выше моих моральных сил), а потому, допускаю и даже уверен, что в некоторых из цитируемых мест часть «перлов» восходит не к Кенту а к г-ну Захаренкову (или же к другому переводчику, т.к. при сличении перевода с оригиналом возникает ощущение, что между ними имелся некий промежуточный текст на третьем языке, вероятнее всего, на французском). Поэтому для политкорректности обсуждаемый текст следовало бы считать соавторством, как минимум, этих двух господ, а говоря «Кент» иной раз подразумевать «Захаренков». Но, памятуя о том, что наши врачи изучают кентианство, в основном, не по оригиналу, а именно по этому переводу, я нашел такое послабление допустимым и даже малосущественным, тем более, что в сопоставленных участках текста оригинала и перевода, несмотря на чудовищные фразеологические искажения, выявить идейных расхождений мне не довелось.
Хотя порядок следования лекций Кента, вроде бы, повторяет порядок следования параграфов Ганемана, я отказался от «полекционного» сопоставления этих сочинений по той причине, что базовые положения, вокруг которых и следовало бы сосредоточить обсуждение, у обоих авторов сильно распылены. Настоящее обсуждение упорядочено по понятийному принципу, что делает его наиболее компактным и внятным, на сколько это вообще возможно в избранном полемическом формате.
И наконец, последнее, на что я должен обратить внимание прежде, чем перейти к сравнительному анализу этих сочинений. Мне представляется, что Ганемана и Кента можно уподобить стрелкам, перед которыми поставлена задача выбрать из нескольких расположенных рядом целей единственную настоящую и обозначить свой выбор серией прицельных выстрелов. Один угадывает настоящую цель и, будучи хорошим стрелком, высаживает в неё почти весь боекомплект; при этом, лишь единичные пули пролетают мимо или попадают в ложные цели. Другой не угадывает и выбирает ложную, но, будучи плохим стрелком, попадает в неё не часто; большинство же пуль либо пролетает мимо, либо попадает в соседние цели, в том числе, и в настоящую, так что, наблюдателю нелегко понять, какую же цель он в действительности выбрал. Если вы дадите себе труд основательно и беспристрастно вникнуть в тексты «Органона» и «Лекций», то очень скоро окажетесь в положении такого наблюдателя и неизбежно зададитесь вопросом: всякому ли из тех, кто считает себя стрелком, можно давать в руки оружие?

Жизненная сила

Многие гомеопаты убеждены, что понятие «жизненная сила» изобрел Ганеман. На самом же деле, это совсем не так. Автором этого термина является немецкий врач и естествоиспытатель Г. Р. Тревиранус (1776-1837). А учение о «жизненной силе» явилось фундаментом мощного естественно-философского течения, вошедшего в историю под названием витализм. В его основе лежали представления о наличи в живых существах некоего особого невещественного механизма, управляющего процессами их развития и самоподдержания в живом состоянии. Как и все умозрительные концепции, витализм однообразием не отличался. Но, как правило, «жизненная сила» не отождествлялась его адептами ни с душой, ни с прямым божественным влиянием. Она, говоря словами виталиста Ганемана, считалась «автоматической», «растительной» и «неразумной» и в неразрывной совокупности с душой и физическим телом составляла живой организм. Вот как Ганеман характеризовал жизненную силу, обсуждая разные подходы к лечению:

Ганеман, §22: [Аллопатический способ лечения] представляет собою несовершенное подражание крайне недостаточным усилиям жизненной силы, — силы растительной и неразумной, — которая, будучи представлена самой себе, стремится как ни попало освободиться от болезни.

По тем временам это было весьма прогрессивное учение. Оно вывело представление о живом за традиционные религиозно-мистические рамки, но, конечно же, не было способно убедительно доказать свои основные положения и постепенно заболевало агностицизмом – философской доктриной, утверждающей принципиальную непознаваемость законов природы и бытия. Агностиком, судя по всему, был и сам Ганеман, призывавший не тратить время на то, «…чтобы строить системы на шатких идеях о сущности внутренней жизненной силы и происхождении болезней», но это не помешало ему на десятилетия и даже столетия опередить время по части «идей о происхождении болезней».
К середине XIX века под напором успехов естествознания и технического прогресса, а также по причине неспособности (а, быть может, и нежелания) его сторонников подкреплять свои воззрения доказательствами, витализм стал быстро терять свои позиции, и ему на смену пришел механизм - вульгарно-материалистическое учение, утверждавшее, что процессы, происходящие в живом организме, сводимы к относительно простым химическим и механическим взаимодействиям. Однако «процессы» оказались много сложнее, чем того ожидали механисты, и к концу XIX столетия, несмотря на дальнейший прогресс техники и естествознания, механизм ослабел, уступив первенство неовитализму - гораздо более реакционному, чем витализм учению, утверждавшему, что живыми существами управляет некая нематериальная, но обособленная субстанция, обладающая разумом и волей. Эта субстанция также именовалась «жизненной силой», но она не имела ничего общего с «неразумной» и «автоматической» «жизненной силой» виталистов, и современник неовитализма Кент трактовал её именно с неовиталистических позиций:

Кент, л.1: …основа жизненного процесса - наличие воли и способность мыслить. Совокупность этих двух начал - воли и разума - и является внутренней жизненной силой, которая контролирует и регулирует все процессы в физическом теле. Гармонию между волей и разумом мы называем здоровьем, нарушение гармонии – болезнью.

В отличие от Ганемана, Кент пытался даже обосновать существование «жизненной силы». Но приводимые им «аргументы» были, в основном, из серии «сам дурак» (впрочем, за сто прошедших лет в кентианской «научной» аргументации ничего не изменилось):

Кент, л.8: Считать, что нематериальная субстанция, регулирующая жизненные процессы, не существует вовсе или существует вне организма, - значит демонстрировать свою ограниченность. Полагаясь только на свои органы чувств, человек никогда не сможет доказать существование тех вещей, которые ими не воспринимаются.

Вот, извольте! Cтало быть, полагаясь лишь на свои органы чувств, мы ограничиваем видение картины мира, а полагаясь на воображение (собственное или, паче того, чужое) открываем его сокровенные глубины и безбрежные пространства!

Кент (о Ганемане), л.8: В его время ученые еще не подошли к открытию нематериального состояния вещества, и в процессе анализа полученных данных он пришел к выводам, изложенным в данном параграфе, который появился только в последнем, пятом издании "Органона": "В здоровом состоянии человека нематериальная жизненная сила оживляет материальное тело". Если бы он использовал термин "нематериальная жизненная субстанция", это было бы еще ближе к истине…

Интересно, о каких «учёных» и о каком «открытии нематериального состояния» того, что материально даже по определению, здесь упоминается?
Итак, согласно Ганеману (и витализму), «жизненная сила» автоматична, «растительна», неразумна и понятийно отделена от «мыслящего духа», но является «неограниченно правящей телом машиной», которой он (дух) может «свободно пользоваться» («Органон», §9), т.е. представляет собой не какую-либо обособленную сущность, а лишь некий управляющий механизм (или его динамический эквивалент), неотделимый от тела, действующий по своим (объективным) законам и гармонизирующий все процессы, протекающие в здоровом организме.
Согласно же неовиталисту Кенту, видимо, полагавшему, что «поправляя» Ганемана, он оказывает ему неоценимую услугу, в это понятие вложен совершенно иной смысл. Для Кента «жизненная сила» – «совокупность воли и разума» и, к тому же, «субстанция», т.е. имеет все признаки, пусть и нематериальной, но обособленной и обладающей разумом сущности, непосредственно изобретающей и диктующей организму правила, по которым он должен жить. Очевидно, Кент чувствовал, что отступает от Ганемана, но повернул всё таким образом, будто бы, Ганеман неточно выразился:

Kent, L.8: You get the idea from some of his expressions that the harmony itself is a force, but I do not think that Hahnemann intends to teach that way. (Основываясь на некоторых его высказываниях, вы можете решить, что сама гармония является [жизненной] силой , но я не думаю, что Ганеман это имел в виду).

При поверхностном взгляде эти различия в трактовках выглядят несущественными и надуманными, однако, как будет показано далее, следствия, которые они порождают, в конечном итоге оказывают огромное влияние на формирование идейной пропасти между Ганеманом и Кентом.
В т.н. шестом издании «Органона» приводится такое «образное» объяснение сути «жизненной силы»:

"Органон" 6, сноска к §11: Что такое динамическое влияние - динамическая сила? Наша Земля, благодаря скрытой невидимой энергии, заставляет луну обращаться вокруг себя за двадцать восемь дней и несколько часов, и луна, в свою очередь, в строго определённые часы (с учетом известных различий, связанных с убыванием и нарастанием луны) вызывают приливы и отливы наших северных морей. Очевидно, что всё это обусловлено не какими-то материальными агентами или механическими приспособлениями наподобие тех, которые использует человек в своей деятельности. Сходным образом, мы видим вокруг себя многочисленные события, обусловленные действием одного вещества на другое, при которых нe удаётся обнаружить ощутимую связь между причиной и следствием.

Если эта сноска, действительно, когда-либо писана рукой Ганемана (в чем я совсем не уверен, т.к. Ганеман, будучи человеком образованным, не мог не знать, за какое время на самом деле Луна делает оборот вокруг Земли), то мы можем смело объявить его материалистом, т.к. с точки зрения материализма и гравитационное и «механическое» взаимодействия между телами в равной степени «материалистичны», и вот почему. Гравитационное воздействие – не есть эксклюзивное свойство Луны как таковой, а тем более - её фазы. Это свойство всех тел во вселенной, каждой песчинки, каждого атома, каждой частицы, слагающей каждый атом. Это универсальное свойство всего, что имеет массу. Еще за сотню лет до выхода в свет «Органона» И.Ньютон сформулировал свой закон, ныне известный каждому школьнику как закон всемирного тяготения, и с его помощью объяснил не только такие «эзотерические» явления как движение планет вокруг Солнца или Луны вокруг Земли, но и океанические приливы, на которые ссылается автор шестого издания. И если бы Ганеман (вернее, тот, кто от его имени привел пример с Луной) дал себе труд вникнуть в его суть, то легко обошелся бы без таких абстрактных понятий как «селенические влияния».
Если вы плохо ориентируетесь в физике, то, возможно, скажете, что принципиальное отличие гравитационного взаимодействия от механического состоит в том, что это взаимодействие «бесконтактное», а потому, и «нематериальное». В таком случае, я буду вынужден заметить, что и механическое взаимодействие при более пристальном рассмотрении является «бесконтактным». Хотя, для наблюдателя и очевидно, что механически взаимодействующие объекты входят в соприкосновение или даже деформируют друг друга, в действительности их атомы и атомные ядра (в которых сосредоточена почти вся их «материя») вплотную друг с другом не соприкасаются. Это происходит потому, что между атомами и молекулами в твердых телах действуют колоссальные силы притяжения и отталкивания, которые, с одной стороны, не позволяют таким телам рассыпаться на молекулы, атомы и элементарные частицы, а с другой – позволяют им сохранять форму и противостоять внешнему воздействию. Вышесказанное справедливо как для твердых, так и для жидких и даже для газообразных тел, с той лишь разницей, что силы межмолекулярного сцепления в жидкостях и газах не столь сильны. «Механическое» взаимодействие в основном обусловлено электростатическими силами, а вклад гравитационных сил при этом незначителен; при взаимодействии Луны с водой мирового океана, напротив, превалируют гравитационные силы, а электростатические исчезающе малы. Однако и те и другие являются «дистанционными» и присутствуют всегда и везде, где есть вещество. Таким образом, с естественно-научной точки зрения, никакой эссенциальной разницы между гравитационными и механическими взаимодействиями не существует. Повсюду в материальном мире действуют одни и те же физические законы и физические силы одной и той же природы, хотя, и сильно разнящиеся по величине. По этой причине оба вида взаимодействия де факто как материальны, так и «бесконтактны», а «механически» взаимодействующие тела касаются друг друга только в нашем воображении. Добиться же более тесного соприкосновения слагающих их частиц на атомном и субатомном уровне без их полного разрушения невозможно: это запрещено законами микромира. Впрочем, и сама «вещественность» вещества – понятие довольно условное: всем элементарным частицам, его слагающим присущ более или менее очевидный корпускулярно-волновой дуализм, так что, любой вещественный предмет при желании можно рассматривать как результат сложения огромного числа особых виртуальных волн и описывать с помощью колоссальной системы волновых функций. Однако для этого потребовался бы умопомрачительный объем вычислений. Надо заметить, что и Кент для обоснования своей концепции пытался манипулировать некоторыми физическими понятиями («излучение», «агрегатное состояние вещества»), но эти спекуляции слабо ориентировавшегося в физике человека даже для того времени выглядели убого.
Применительно к «жизненной силе» всё вышесказанное означает, что трактовка Кента явно приписывала этому понятию парафизические свойства и являлась идеалистической, а трактовка Ганемана, вроде бы, утверждавшего, что эта сила того же порядка, что и гравитационная – материалистической. Двусмысленность же (вернее, нечеткость) ганемановского определения связана с тем, что в его эпоху понятия «материальный» и «вещественный» считались тождественными, и только немногие умы планетарного масштаба понимали, что это не совсем так. Если бы Ганеман в своем труде вместо широко трактовавшегося уже с конца XIX века понятия «материя» опирался на более узкое – «вещество», то это дало бы Кенту гораздо меньше оснований для спекуляций вокруг базовых положений гомеопатии.

Больной и болезнь

При толковании таких очевидных понятий как «больной» и «болезнь», Кент перечит сразу всем - и конвенциональной медицине, и Ганеману, и даже самому себе. Вот что он пишет:

Кент, л.1: Аллопатия под понятием «больной» подразумевает человека с выраженными симптомами органических поражений. […] Теперь что же понимает под понятием «больной» врач-гомеопат? Под этим понятием в гомеопатии подразумевается страдающий человек в целом, а не отдельные его пораженные органы и ткани. […] В том случае, когда заболевание быстро прогрессирует, вскоре появляются изменения в тканях - болезнь для врача-аллопата становится очевидной, так как проявления на физиологическом уровне можно установить с помощью различных методов обследования. Но в настоящий момент, когда еще нет изменений в тканях, врач-аллопат не считает человека больным.

«Страдающий в целом»! Не очень-то внятное определение. И что значит «нет изменений в тканях»? Почему Кент уверен, что их нет? Лишь потому, что он их не видел (хотя, в отличие от Ганемана, уже имел техническую возможность разглядеть их под микроскопом)? Не слишком ли безапелляционное утверждение для человека, претендующего на учёность (профессор, всё-таки)!

Кент, л.1: В сознание врачей-аллопатов и больных усиленно внедряется стереотип, что стоит только «правильно» определить название болезни и тогда уже ее излечение является чисто технической проблемой. […] Исключая некоторые случаи острых заболеваний, никакие диагнозы не могут быть поставлены, да они и не нужны. Чем больше врач будет думать, как правильнее назвать заболевание, тем труднее ему будет подобрать нужное лекарство, так как его внимание будет сосредоточено только на результатах болезни, а не на симптомах.

У Ганемана на сей счет имеется другое мнение. Первым в перечне условий, необходимых врачу для того, чтобы «действовать основательно», он ставит распознание болезни (т.е. постановку диагноза):

Ганеман, §3: Четыре условия необходимы для врача, желающего действовать основательно, согласно своей высокой цели, и быть истинным художником в искусстве лечения: 1) определить в точности, что должно лечить в каждом данном случае (распознавание болезни, показание)…

Но Кент неуёмен и заходит еще дальше:

Кент, л.6: Осмотр, который в аллопатической медицине считается основным и обязательным мероприятием для назначения лечения, во многих случаях является ненужным и даже глупым мероприятием.

И в этом Кент расходится с Ганеманом, который в своей врачебной деятельности, отнюдь, не пренебрегал осмотром и всякими иными средствами для постановки диагноза. Когда того требовали обстоятельства он, как яствует из дошедших до нас воспоминаний очевидцев, мог потратить на осмотр больного до полутора часов!
Если для Кента осмотр был мероприятием глупым, то что же с его точки зрения являлось «умным» мероприятием? Оказывается, выслушивание бесконечных жалоб пациента и возведение их в ранг, якобы, ментальных признаков, принадлежащих (согласно его «иерархии симптомов») «высшей степени важности» (см. ниже).
Следует заметить, что со времен Ганемана и до тех пор, пока кентианство не хлынуло в Европу, идея приоритетной опоры на симптомы в ущерб диагнозу (а значит, и идея приоритета симптоматических средств в ущерб этиотропным) имела поддержку только в американской гомеопатической среде с её крайне низким уровнем медицинского образования. Впервые высказанная К.Герингом (1800-1880) лишь применительно к заболеваниям с атипичной или полиморфной симптоматикой и касавшаяся лишь многократно апробированных у постели больного средств (что совершенно не противоречило духу и букве ганемановского учения), она была доведена до абсурда Кентом, настаивавшем на безусловном приоритете редких персональных симптомов при почти полном игнорировании общих, характерных для данного заболевания, какими бы угрожающими они ни были.
Вообще, читая рассуждения Кента о сути и природе болезней, трудно поверить, что они писаны человеком в здравом уме и твердой памяти. Его назидания изобилуют повторениями, пустыми фразами и взаимоисключающими утверждениями. Нет ни смысла, ни возможности комментировать этот конгломерат как логически связное повествование. Всё, что остается – извлекать из него некоторые из наиболее впечатляющих «перлов» и снабжать их пояснениями для тех, кто не в состоянии во всё это «переварить» самостоятельно. Как вам, к примеру, это:

Кент, л.11: … в случае острого заболевания, организм, как правило, самостоятельно восстанавливает нарушенное внутреннее равновесие и даже не принимавший никакие лекарства человек все равно выздоравливает (как говорится, "насморк леченый или нелеченый через семь дней все равно проходит").

Вроде бы, правильно, но в другом месте Кент заявляет противоположное:

Кент, л.34: Острая болезнь, которую не лечат и которая не представляет непосредственной угрозы для жизни, как правило, переходит в хроническое состояние, длящееся многие годы.

Так чему же верить – тому, что нелеченая острая болезнь всегда проходит полностью, самостоятельно и в короткий срок, или тому, что она переходит в некое затяжное «хроническое состояние»?
Или вот это:

Кент, л.2: Все хронические болезни сначала проявляются снаружи и затем постепенно распространяются внутрь.

Но:

Кент, л.17: Истинная болезнь, приобретенная или наследственная, вызывается нарушением равновесия глубоко внутри организма и распространяется изнутри к внешним частям.

Так всё-таки, откуда куда? Или хронические болезни не «истинные»?
А вот еще:

Кент, л.9: Каждая причина, вызывающая болезнь, имеет материальную оболочку. Если бы она не имела физической формы, то не смогла бы воздействовать на материальное вещество в его естественном состоянии.

Наверное, так оно и есть, однако:

Кент, л.1: Причиной заболевания всегда является расстройство жизненной силы, которое сперва проявляется психическими симптомами и только в конце, после довольно продолжительного периода, появляются изменения в органах и тканях, которые аллопаты и принимают за самостоятельное заболевание.

Что значит «каждая причина»? Сколько всего этих «причин»? И если причиной «всегда является расстройство жизненной силы», то из этих двух посылов следует, что и всякое «расстройство» (суть, заболевание) также имеет «физическую форму», а это полностью противоречит Ганеману:

Ганеман, §13: Поэтому болезнь (если только она не принадлежит оперативной хирургии) отнюдь не должна считаться чем-то материальным, возникающим в живом организме, как это предполагают аллопаты, но невещественным, неосязаемым и неуловимым деятелем.

Процитированное чуть выше, конечно, не означает, что в вопросах этиологии и патогнеза Кент стоял на материалистических позициях, и этот силлогический абсурд – не более, чем иллюстрация его безапелляционного словоблудия. «Лекции» Кента – вообще, бесконечная череда абсурдов и отрицаний Ганемана. В подтверждение этому продолжим, хотя бы, последюю упомянутую цитату:

Кент, л.1: Тот, кто принимает результаты болезни за саму болезнь и считает, что, избавившись от них, он излечивает саму болезнь, - сумасшедший.

Разумеется, обольщаться видимым исчезновением симптомов не следует. Иногда для того, чтобы удостовериться в излечении требуется очень продолжительное время или дополнительное обследование. Однако при правильном (этиотропном, а не паллиативном) лечении причина никогда не отрывается от следствия. И Ганеман указывал на это совершенно справедливо:

Ганеман, §6: Беспристрастный наблюдатель, отнюдь не увлекаясь отвлеченными предположениями, не доказанными опытом, должен обращать внимание, в каждом отдельном случае, только на внешние, чувствам доступные изменения в состоянии тела и души больного, только на признаки и припадки болезни, т.е. на уклонения от здорового состояния, которые ощущает сам больной, видят его окружающие и наблюдает врач. Совокупность всех этих признаков представляют собою возможно полную и единственно доступную нам картину болезни во всем ее объеме. […] Разве болезнь, представляющаяся чувствам нашим в ее припадках, не та же самая, которая произвела в недрах организма невидимую перемену и которой сущность нам неизвестна? И последняя не есть ли недоступная, а первая—доступная сторона одной и той же вещи,— единственная сторона, которую возможно наблюдать посредством чувств наших и которая одна только предоставлена нам природою, как предмет лечения? Можно ли доказать противное? Не странно ли избирать предметом врачевания состояние болезни внутреннее, непостигаемое, невидимое, называемое prima causa morbi, и отвергать, презирать сторону, представляющуюся чувствам нашим, т. e. припадки, которые так ясно указывают нам на ту же болезнь?
Ганеман, §8: Невозможно ни представить себе, ни подтвердить каким-либо опытом, чтобы по устранении всех болезненных припадков и вообще внешних признаков болезни не восстановилось здоровье и не уничтожилось внутреннее расстройство организма.

Таким образом, Кент де-факто объявляет своего «Учителя» Ганемана сумасшедшим. Но может ли сумасшедший учитель иметь здравомыслящего ученика, если тот выбрал себе учителя добровольно? Вряд ли. Хотя, обратное вполне возможно, и избави нас боже от незваных учеников, особенно, после нашей смерти!
Впрочем, не будем судить Кента слишком строго. Не далее, как к 12-й лекции его умопомрачение в этой части временно рассеивается, и в ней он вполне соглашается с Ганеманом, хотя, теперь уже перечит самому себе. Обычное дело!
Из других «перлов», касающихся взглядов Кента на болезнь, не могу уже здесь не упомянуть его представлений о роли микробов в этиологии:

Кент, л.1: В настоящее время в аллопатической медицине принято считать причиной многих, если не всех, заболеваний так называемые патогенные микроорганизмы. Но это не так. Различные микробы являются "мусором", сопровождающим болезнь и существующим за счет болезни, а во всех остальных отношениях они совершенно безвредны. С помощью микроскопа было установлено, что определенные патологические состояния сопровождаются определенными микроорганизмами. Но эти микроорганизмы не являются причиной болезни, что будет достаточно убедительно доказано в дальнейшем. Истинной причиной болезни является совсем другое, и бесполезно пытаться ее установить с помощью органов чувств - мы не можем увидеть ее даже в самый сильный микроскоп.

Как я ни старался, никаких «достаточно убедительных» доказательств «в дальнейшем» в «Лекциях» Кента мне обнаружить не удалось, ежели таковыми не считать ссылки на его собственные фантазии и догмы неовитализма.
Перечисление «микробных перлов» можно продолжить:

Кент, л.11: Но вдыхание воздуха, содержащего ауру оспы, приводит к появлению у человека с соответствующей восприимчивостью клинических проявлений тяжелейшего заболевания – ветряной оспы...

«Ауру оспы» Кенту простить можно – в оспенных везикулах вирус – возбудитель этой болезни - удалось обнаружить лишь в 1906 году, хотя, внутриклеточные включения у инфицированных животных Д.Гварниери наблюдал в 1892 году, т.е. еще до опубликования «Лекций». Но чтобы назвать ветрянку «тяжелейшим заболеванием», надо быть человеком очень далеким от медицины. Здесь, без сомнения, подсуетился господин переводчик.
А вот что Кент провозглашает в своей пятой лекции:

Кент, л.5: Когда человек живет, руководствуясь неправильными представлениями о жизни, он становится восприимчив к внешним воздействиям, и чем более беспорядочно протекает его жизнь, тем сильнее и чаще он болеет. Когда человек руководствуется ложными теориями, он, соответственно, ведет неправильный образ жизни, приобретая различные болезни. Наш Учитель С. Ганеман всегда указывал, что наибольшее внимание врач-гомеопат должен уделять именно неправильному мышлению, так как оно является причиной всех патологических состояний.

Сразу заметим, что «наш Учитель С. Ганеман» вообще не обсуждал этого вопроса и уж, тем более, никогда не «указывал, что наибольшее внимание врач-гомеопат должен уделять именно неправильному мышлению, так как оно является причиной всех патологических состояний». То, что это заявление Кента – не более, чем безапелляционный вздор, могли бы засвидетельствовать тысячи вполне здоровых воров, насильников и убийц, сотни миллионов не выживших младенцев, а также многие сотни врачей и сестер милосердия, погибших в эпидемических очагах от смертоносных инфекций, до конца исполняя свой профессиональный долг.
Впрочем, то, что это вздор, подтверждает и сам Кент, противопоставляя ему другой вздор. Так, в 11-й лекции на него вновь нисходит озарение, но теперь он, как ни в чем не бывало, принимается утверждать, что…

Кент, л.11: Причиной всех болезней, известных человеку, являются различные формы первичной субстанции, т.е. они по своей природе нематериальны и никогда не могут быть обнаружены в естественном виде методами химического анализа или с помощью микроскопа.

Но и это еще не всё. В 17-й лекции, говоря об острых болезнях, он, таки, признает, что…

Кент, л.17: Они все заразны или инфекционны, вызваны действием внешней причины и протекают определенным образом.

Но тут же:

Кент, л.17: Подобные состояния не являются миазмами, т.к. причина болезненного состояния - чисто механическая.

Ну, и как вам такая «механика»!? Далее в этой же главе Кент научает врачей, как им подобает действовать в эпидемическом очаге. Обращает на себя внимание такой пассаж:

Кент, л.17: Я считаю, что врач-гомеопат в первую очередь должен подобрать препарат, который излечит болезнь, а уж затем необходимо предпринять меры, чтобы защитить других людей, если болезнь заразна.

Почему и то и другое нельзя сделать одновременно или, хотя бы, в обратном порядке (как того, вроде бы, требует здравый смысл), Кент умалчивает. Интересно, во многих ли эпидемических очагах довелось побывать самому Кенту?
Наверное, вы решили, что этим версии происхождения болезней, непрерывно рождаемые Кентом, исчерпаны? Ничего подобного! Не далее, как в 19-й лекции мы наблюдаем очередной пароксизм озарения:

Кент, л.19: Любой процесс всегда развивается в направлении наименьшего сопротивления, а применительно к человеку это происходит в направлении привязанностей человека, его любви. Процесс идет в том направлении, которого желает сам человек. Болезни соответствуют привязанностям человека, и эти внешние болезненные проявления - отображение внутреннего мира человека.

Но пароксизмы учащаются, и вскоре Кент начинает утверждать противоположное:

Кент, л.24: Все поведение человека зависит от обстоятельств, т. е. нет таких процессов, которые не менялись бы в зависимости от обстоятельств. Условия жизни человека влияют на его действия и поступки, а следовательно, на возникновение заболеваний и их развитие. На тело действуют условия внешней среды, в которых человек обитает, и все процессы жизнедеятельности в определенной мере зависят от условий внешней среды. Не учитывая внешних причин, мы не сможем правильно подобрать лекарство, т. к. именно под их влиянием формируются различные болезненные состояния.

Как это понимать? Чему же, всё-таки, соответствуют болезни – желаниям человека или внешним факторам? Или с человеком всегда происходит только то, чего он сам себе нажелает? Из вышесказанного очевидно, что в инфектологических и этиологических вопросах Кент «путается в показаниях»: микробы у него – то механические агенты, вызывающие «неправильные» заболевания, то просто безвредный «мусор», то источники болезнетворных флюидов, но только не возбудители естественных болезней! А возбудителями болезней являются то «аура», то «первичная субстанция», то некие «механические» причины, то «неправильные представления о жизни», то случайности и неопределенные внешние обстоятельства, то вообще нечто непознаваемое и неосязаемое (всех версий и вариаций я отыскивать не стал, дабы не загромождать повествование; если вам этого мало, вы можете отыскать их самостоятельно). Причем, едва ли не всякий раз, когда Кент выдумывает очередную причину, он, видимо, по забывчивости, дает понять, что она единственная, и другой быть не может. А болезнетворность микроорганизмом per se в этой связи им решительно отметается как страшная аллопатическая ересь. Кого и чему способен научить человек с такой кашей в голове! Однако самое замечательное доказательство обратного поставляет сам Кент и его адепты: ведь за всю историю кентианства ни кто из них ни разу не решился на соответствующий самоэксперимент, который, будучи корректно исполненным и благополучно завершенным, мог бы легко переубедить их оппонентов, и обеспечить кентианству настоящий триумф. Во всяком случае, историки кентианства о подобных попытках дружно умалчивают. В том, что кентианской демагогии в этом вопросе за минувшее столетие ничуть не поубавилось, я смог убедиться лично, когда предложил некоторым рьяным почитателям Кента доказать «незаразность» микробов, используя в качестве источников «незаразы» жриц любви или любых других больных с соответствующими диагнозами, а в качестве средства – любые естественные формы контакта с ними. Причем, ради торжества науки я даже был готов взять на себя все организационные хлопоты! Но моё предложение ни кого из них не воодушевило. Реакция кентианцев, смотря по ситуации, была разной: одни - те, что получали моё предложение в интерент-форумах - либо просто исчезали из дискуссий: «козёл не может – у него дела» (это из одного мультика), либо в лучших кентианских традициях закатывали истерику в надежде сойти за святош, оскорбленных в «религиозных чувствах». Кое-кто, видимо, стесняясь уклониться от моего предложения столь постыдными способами, свой отказ аргументировал примерно так: «Если я проведу соответствующий эксперимент с «плохой тётенькой», то это с моей стороны будет «неправильным мышлением» [см. выше] и я, конечно же, могу заболеть». Причем, эта «отмазка» не была собственной находкой кандидата в герои. Примерно то же можно обнаружить и в «Лекциях» Кента:

Кент, л.19: Воля и разум определяют поведение человека. Человек не действует до тех пор, пока он этого не пожелает; он делает только то, что задумал. Существо, обладающее разумом, не может действовать иначе. Человек идет к проститутке сам и заражается от нее сифилисом сам. Это его сознательное действие, и, следовательно, болезнь соответствует поведению человека.

Когда же я его спрашивал, почему, в таком случае, он уверен, что не заболеет, проделывая тот же самый эксперимент с неинфицированной любовницей, он не знал, что ответить. Однако пока оставим кентианцев и вернемся к самому Кенту.
Завершая обзор взглядов Кента на болезни, пожалуй, стоит упомянуть еще один пассаж, извлеченный из всё той же пятой лекции, в котором Кент ссылается на Ганемана:

Кент, л.5: Чем сильнее болезнь проявляется физическими и функциональными симптомами, тем труднее подобрать similium, и наоборот, чем больше психических проявлений, тем легче найти подобие.

Но и этого «наш Учитель» тоже не говорил. И вообще – странноватые выводы делает Кент. Складывается впечатление, что он вообще никогда никого и не лечил гомеопатическими средствами. Ведь опытный гомеопат при травме, цистите или ревматизме почти моментально сможет сделать правильное назначение, но наверняка сильно призадумается над тем, чтобы такое дать с собой в дорогу пациенту, собравшемуся поохотиться на белых медведей в антарктических джунглях. У меня есть простое объяснение этому выводу Кента: психопату гораздо легче, чем «соматику», внушить, что он выздоровел. А уж в суггестивных способностях Кенту отказать никак нельзя!
Как видим, взгляды Кента на природу болезней, излагаемые по ходу его лекционного курса, необычайно причудливы и, так сказать, флуктуабельны, но при всём своем разнообразии, они имеют мало общего со взглядами Ганемана. Кента постоянно осеняет, и тогда он с легким сердцем забрасывает свою старую идею и самозабвенно начинает развивать на её месте новую, подчас диаметрально противоположную и еще более бредовую. Т.е. обращается со своими порождениями, как маленький ребенок с игрушками, не очень беспокоясь о том, что выдаваемые им пируэты способны довести его и без того недалеких почитателей до окончательного умопомешательства!

Иерархия, конституция и ментальность

Кент, л.32: Все те болезненные проявления, на которые жалуется сам пациент, всегда следует относить к категории главных симптомов.
Кент, л.33: И те симптомы, на которые жалуется ваш пациент, нужно относить, по крайней мере, к общим симптомам, даже если они вам кажутся незначительными по своей значимости.

Сопоставление этих двух цитат выявляет между ними некоторое противоречие, но «Лекции» Кента изобилуют и более вопиющими противоречиями, поэтому мы не придадим значения мелочам, а уясним лишь главное: жалобы пациента, даже мнимые (он сам это признает в одной из лекций) для Кента значительно ценнее данных, получаемых при его физикальном обследовании. Откуда такая странная расстановка приоритетов? Чтобы ответить на этот вопрос, нам вновь придется вернуться к «жизненной силе».
Как уже было замечено выше, Кент и Ганеман вкладывали в это понятие разный смысл, но для обоих оно было значимым и оба утверждали, что всякое заболевание начинается именно с поражения этой силы. Но для Ганемана она была «автоматической, растительной и неразумной», т.е., по существу, механизмом или функцией, а для Кента - «совокупностью воли и разума» и «субстанцией» управляющей организмом, т.е. неким осознающим действительность объектом. Стало быть, для Ганемана заболевание начинается с нарушений в особом механизме, гармонизирующем все отправления живого тела и не зависящем от ментальности больного, а для Кента – с «нарушения гармонии между волей и разумом», т.е. с внутреннего междусобойчика этой нематериальной, разумной и всевластной сущности как таковой без какого бы то ни было участия в нем со стороны тела. И для устранения причины заболевания вовсе не требуется исследовать причиненные им органные изменения – достаточно распознать симптомы болезни этого самого существа и устранить их, подобрав соответствующий симилиум. А как такому нематериальному, но разумному существу проще всего заявить о своей болезни? Конечно же, устами больного! Что же касается телесных симптомов, то они для Кента – не более, чем малозначимые следствия, возникающие от длительного пребывания «жизненной силы» в расстроенных чувствах. Эта краеугольная для кентианской терапии концепция была в свое время метко названа её критиками лечением души без тела.
А что же Ганеман? Может, и он придерживался тех же взглядов на иерархию симптомов? Ведь Кент в своих проповедях неизменно кивает на него, а в этой части прямо указывает на §153 «Органона», откуда, якобы, и почерпнута эта идея. Но в §153 ничего такого не говорится. Скорее, даже наоборот! Вот его полный текст:

Ганеман, §153: При выборе гомеопатического лекарства путем сравнения совокупности признаков естественной болезни с припадками различных искусственных, вызываемых лекарствами,— должно особенно и почти исключительно обращать внимание на припадки, наиболее замечательные, самостоятельные, резкие и характеристические; ибо им-то особенно должны соответствовать сходные припадки в ряду явлений, происходящих от лекарства, если последнее должно быть самым целесообразным средством для лечения. Напротив того, общие и неопределенные припадки, как то: недостаток аппетита, головная боль, слабость, беспокойный сон, недомогание и пр. играют в этом случае второстепенную роль, если они не охарактеризованы ближе; ибо почти все болезни и все лекарства производят подобные симптомы.

Т.е. ни о какой иерархии симптомов, сгруппированных по формальным признакам, у Ганемана речи не идет. На самом же деле Кент здесь ссылается не на Ганемана, а на К.М.Ф. фон Бённингхаузена, одна из работ которого упомянута Ганеманом в сноске к этому параграфу. По-видимому, именно Бённингхаузен более, чем кто-либо из гомеопатов повлиял на воображение Кента. И именно его Кенту следовало бы объявить своим «учителем», вернее, вдохновителем, т.к. именно из трудов Бённингхаузена плохой ученик Кент, в основном, и заимствовал терминологию, так напоминавшую сведенборгианскую, хотя, её смысловую часть так и не постиг, а потому интерпретировал по-своему (вернее, в духе сведенборгианства и неовитализма). Ганеман же для него был не более, чем «фиговым листком» (хорошо известно, что апелляция к бесспорным авторитетам – излюбленный прием демагогов всех мастей, времен и народов).
Что же касается самого параграфа, то в нем Ганеман всего лишь говорит о том, что для выбора подобного средства наиболее ценную информацию о болезни доставляют самые яркие её проявления, тогда как «общие» жалобы – к чему бы они ни относились - без должной дифференциации не столь информативны. Ментальную же симптоматику Ганеман затрагивает только обсуждая душевные болезни, но и тогда утверждает лишь то, что:

Ганеман, § 210: …состояние ума и нрава необходимо изменяется во всех болезнях, поражающих наше тело, и изменение этого состояния вообще составляет только один из главных припадков общей картины болезни.

«Только один из»! Даже в психиатрических случаях Ганеман отказывает ментальной симптоматике в безусловном господстве над всякой иной. Далее он выражается еще яснее:

Ганеман, § 215: Почти все так называемые душевные болезни, где изменены ум и нрав, начинаются страданием тела, причем симптомы, состоящие в изменении ума и нрава, более или менее быстро усиливаются, тогда как наружные припадки уменьшены, так что из этого наконец развивается почти односторонняя болезнь. Организм действует здесь почти так же, как при местных болезнях, только недуг переносится не на наружные части тела, но на органы мышления и чувства.

Т.е. по Ганеману душевные болезни принципиально ничем не отличаются от соматических и также «начинаются страданием тела», а уже потом переносятся «на органы мышления и чувства». Именно так: «на органы мышления и чувства», а не какую-то бестелесную «совокупность воли и разума». По Кенту же, всё происходит с точностью до наоборот.
Таким образом, ссылка Кента на Ганемана в этом вопросе совершенно несостоятельна, а идея иерархии симптомов и главенствования симптомов ментальных – чистейшая отсебятина, хотя (как и многие другие кентианские «идеи»), и навеянная сочинениями Бённингхаузена и Сведенборга.

Кент, л.1: К нам на прием приходит множество людей, которые говорят: "Я болен" - и перечисляют свои страдания. И внешне они выглядят больными, но тем не менее вы слышите от них: "Я посетил самых знаменитых врачей […] Но все они сказали, что я здоров".

Не очень понятно, как пациент может «внешне выглядеть больным» при отсутствии каких-либо изменений в тканях. Ну, да не будем и здесь придираться к мелочам!
На самом же деле, отсутствие объективных признаков болезни (особенно, у человека, неизменно выставляемого за дверь всеми «узкими» специалистами) с наибольшей вероятностью означает, что на прием явился вполне здоровый симулянт или человек, страдающий т.н. синдромом Мюнхгаузена, которым по современным оценкам страдает никак не менее 10% от общего числа обращающихся за медицинской помощью. В последнем случае человек действительно болен: у него, как минимум, имеется психическое заболевание, проявляющееся в беспрестанном хождении по врачам с вымышленными жалобами. Но шансы излечить такого пациента, как у аллопата, так и у гомеопата весьма эфемерны. Это так же маловероятно, как излечить клептомана или истинного гомосексуалиста, и несоизмеримо труднее, чем избавить от пагубной страсти алкоголика или заядлого курильщика. Однако не слишком щепетильному гомеопату по праву «последней инстанции» с ним очень легко договориться. Ему достаточно лишь сказать: «Ах, как вас изуродовали эти аллопаты! Вопрос о вашем выздоровлении уже не стоит. Давайте вместе бороться за вашу жизнь!». Если вы не обременены таким понятием, как совесть, скажите ему это, и он немедленно станет вашим лучшим другом. Такая ложь, даже воспроизводимая многократно, легко сойдет вам с рук, ибо несколько напраслин в адрес аллопатии легко растворятся в море её реальных прегрешений, и этого попросту никто не заметит. Пока вы сможете оставаться (или прикидываться) простачком, этот больной будет вас обожать, нахваливать на каждом углу и даже регулярно отмечать улучшение своего самочувствия (правда, с неизменным срывом к исходному уровню). Это будет продолжаться или вечно или до тех пор, пока он вновь не вознамерится разнообразить круг своих лекарей и, в конце концов, не умрет на каком-нибудь операционном столе. Возможно, именно этот контингент и доставлял неразборчивому Кенту «фактический материал» для его проповедей о нематериальности болезней и градациях симптомов (с безусловным приоритетом симптомов «ментальных»). Но еще вероятнее предположить, что этот «материал» доставляло ему его собственное воображение (как говорится, «у кого что болит…»).
Кент ставит ментальные симптомы во главу угла и тогда, когда, действительно, есть, над чем призадуматься:

Кент, л.1: Опять-таки, возьмем нервного ребенка. У него наблюдаем безумные мечтания, мышечные подергивания, беспокойный сон, нервное возбуждение, истерические проявления. Однако если мы обследуем все органы, то не найдем в них никаких изменений.

Вот интересно: каким образом на рубеже XIX-XX веков можно было уверенно утверждать, что у такого пациента нет органных изменений (например, в мозге), если и спустя столетие подобные изменения, порой, выявляются лишь после вскрытия!
Конечно, на практике возможны случаи, когда внешний осмотр не выявляет ничего подозрительного, однако жалобы пациента по какой-то причине кажутся правдивыми. Но и тогда добросовестный врач, не находя признаков заболевания и не усматривая в жалобах неотложного состояния, не в праве начинать лечение (ignoti nulla curatio morbi!) и должен направить больного к тому специалисту, который, по его мнению, в состоянии прояснить случай. Презирая эту простую норму врачебной этики и пытаясь лечить больного без диагноза (или, хотя бы, объективной симптоматики), с опорой лишь на красочное самоописание его страданий, кентианствующая лже-гомеопатия (а вкупе с ней и гомеопатия настоящая) в медицинских и обывательских кругах вполне закономерно обрела репутацию особо изощренной формы шарлатанства или, в лучшем случае, психотерапии.
В своих «Лекциях» Кент постоянно настаивает на учете при выборе лекарства т.н. конституции (вернее, «конституционального типа») больного. При этом он нигде не поясняет, что имеет в виду. А в виду, как вы уже, наверное, заметили, он может иметь всё, что угодно – смотря по тому, куда забредет его мысль, поставленная в услужение его же собственной риторике. Тем более, что в английском языке слово «конституция» может означать не только телосложение, но и всё ту же ментальность (в философской интерпретации этого необщепринятого термина). Нет ясности даже в том, каким качеством является эта его «конституция» – врожденным или приобретенным. В одной лекции он заявляет, что конституциональный тип является врожденным:

Кент, л.29: Встречаются люди, чувствительные не просто к какой-то одной или двум субстанциям, но буквально ко всему… Подобная чувствительность обусловлена конституциональным типом, т.е. врожденная.

А в другой – что его способны формировать даже острые болезни:

Кент, л.16: Конечно, при острых заболеваниях … лекарство может быть назначено без определения конституционального типа. Но острые заболевания с течением времени формируют патологический конституциональный тип, становясь постоянными.

Причем, из последней цитаты, вроде бы, следует, что конституциональные типы бывают «патологическими» и не очень. Есть ли между ними разница, и принципиальна ли она, Кент не сознается. Нет ясности и в том, что он подразумевает под «постоянными» острыми заболеваниями. Если частую «простужаемость» или что-то вроде того, то сие явление невозможно без хронического иммунодефицита, поддерживаемого хроническим же заболеванием. И, стало быть, острые заболевания в данном случае вторичны, т.е. по словам самого же Кента - лишь следствия. Так стоит ли их вообще упоминать в этой связи!
В противовес обсуждаемым здесь фантазиям Кента следовало бы привести не только другие его фантазии, но и высказывания Ганемана. Но проблема в том, что ни об иерархии, ни о конституции (у Ганемана – «телосложении»), ни о ментальности как о важных факторах, влияющих на процесс выбора лекарства и тактику лечения, Ганеман даже не упоминает. Часть этих понятий, если и фигурирует в его труде, то фигурирует, как бы, между прочим. По-видимому, «конституция» интересовала Ганемана не больше, чем любая другая форма уродства (если, конечно, она вообще содержала признаки оного). Так что, процитировать в этой связи из Ганемана, в общем-то, нечего.

Принцип подобия

Несмотря на то, что Кент в своих поучениях постоянно ссылается на «Органон» как на превоисточник, многое из того, что он утверждает, к «Органону» (и к самому Ганеману) не имеет никакого отношения. И это не может не вызывать подозрений в его неадекватности. Впрочем, и без органоновских цитат очевидно, что Кент не очень дружил с собственной головой: ведь постоянное и разноплановое противоречие самому себе - отнюдь, непризнак здравомыслия. Напротив! Это вернейший признак безумия!
Но, как сказывал Шекспир устами Полония, «хоть это и безумие, в нем всё-же есть система». Так в чем же система? А в том, что весь этот разношерстный бред так или иначе вертелся (и до сих пор вертится) вокруг одного горячо любимого Кентом лозунга: «Лечить не болезнь, а человека!» (Кент, лл.17,22). Но лозун этот придумал вовсе не Кент и уж, тем более, не Ганеман, который его даже не разделял. Этот лозунг известен в медицине еще с античных времен и, представьте себе, тоже основывается на «принципе подобия»! Но всё дело в том, что этот «принцип подобия» к гомеопатическому принципу подобия, сформулированному Ганеманом, никакого отношения не имеет. По приданию, его, якобы, еще в доэллиническую эпоху положил в основу своего учения и открыл избранным сам Гермес Трисмегист! Причастен ли к этому Гермес на самом деле - не важно. Важно лишь то, что этот «принцип» стал базовым принципом тайного учения, которое в древности и в раннем средневековье было известно как герметизм, а его последователей именовали герметиками. От герметизма по причине его глухой закрытости от внешнего мира произошли такие слова, как «герметичность», «герметичный». В позднем средневековье это учение преследовалось церковью и получило новое название - оккультизм. В настоящее время слово «оккультизм» трактуется несколько шире, чем учение герметиков. Однако кентианству вполне подходит и его более узкое трактование, если, конечно, не брать в расчет то обстоятельство, что кентианцы, провозглашая некоторые догмы герметизма/оккультизма, в нем самом ничего не смыслят. С учетом этого обстоятельства и дабы не оскорблять настоящего оккультизма, упоминая о его внешнем сходстве с кентианской доктриной, я буду дополнять этот термин префиксом «квази». Принцип подобия герметиков универсален, т.е. описывает любые явления мироздания. Применительно же к медицине он состоит в том, что лекарство для болезни (а чаще - даже не для болезни, а для болящего органа или больного в целом) подбирают по формальным признакам подобия, вроде таких: хурма похожа на сердце - будем лечить ею сердце; ядро грецкого ореха похоже на мозг - значит, оно пригодно для лечения мозговых расстройств... Эти примеры довольно простые, можно сказать, утрированные; само же учение опиралось и на более сложные подобия, в том числе, и символические, вписанные во многоуровневую (иерархическую) схему мироздания. Именно учение герметиков положило начало европейской астрологии, а сама эта астрология, исповедовавшая многоуровневое (иерархичное) устройство вселенной и принцип подобия («То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу») была для герметиков важнейшим инструментом объяснения и предсказания самых разнообразных явлений и событий. Именно отсюда у Кента, понахватавшегося «идей» у квазиоккультиста Сведенборга, такое пристрастия к «уровням» и «иерархиям» - причём, порой в полном отрыве от контектста, как это можно видеть в случае с Бённингсгаузеном!
Вышеупомянутые формальные признаки (применявшиеся древними, в том числе, и для лечения) известны как сигнатуры герметиков. Но чтобы эффективно вопользоваться этими сигнатурами, посвященным вовсе не достаточно иметь их список в его первозданном виде. Необходимо еще, как минимум, профессионально знать астрологию. Без этого знания они почти бесполезны. Кент же лишь «слышал звон», но ни астрологии, ни обоих принципов подобия так и не постиг. Однако на радость грядущим поколениям своих адептов книжек «про гомеопатию» понастрочил. Теперь эти адепты расплодились и исключительно по праву численного большинства провозгласили себя «классическими гомеопатами». Но это всё равно, как если бы вороны, вдруг, провозгласили себя певчими птицами по той причине, что в городах их карканье заглушает пение скворцов!
Надобно заметить, что в наше время отголоски древнего учения герметиков встречаются в самых разнообразных лечебных (в основном - околомедицинских) доктринах. В какой-то мере они перекликаются и с некоторыми восточными оздоровительными системами. Но считать ганемановскую гомеопатию одной из форм геметизма лишь на основании омонимического сходства базовых принципов абсолютно не правомерно - слишком разные понятия вкладываются Гермесом и Ганеманом в одни и те же словесные формы.
Каким бы систематизированным ни казался бред, его продуктом неизменно оказывается абсурд. И Кент, подобно буриданову ослу осциллируя между двумя «принципами подобия», не составил из этого правила счастливого исключения. Уже было упомянуто, что он не признавал внешних причин болезней и весьма презрительно высказывался о таком краеугольном для медицины понятии, как диагноз. Считая его бесполезным порождением аллопатии, он отрицал возможность назначения лекарств на его основании:

Кент, л.3: В гомеопатии препараты назначаются только индивидуально, даже в тех случаях, когда диагноз ставится одинаковый. ... возьмем один из острых миазмов, скажем, эпидемию скарлатины, гриппа, кори или холеры. ... Никакой препарат не может назначаться при эпидемии только потому, что он входит в соответствующую эпидемическую группу, так как эти группы составлены лишь для удобства пользования, чтобы как-то облегчить работу врача.

Правда, в семнадцатой лекции он, всё-таки, признает, что...

Кент, л.17: ... при кори и, скажем, при холере проводятся совершенно различные антиэпидемические мероприятия...

И что...

Кент, л.17: ... врачу, каким бы методом лечения он ни пользовался, непозволительно называть, к примеру, корь скарлатиной или наоборот.

Некоторые проблески здравомыслия (а скорее, случайного попадания в правильную цель) можно найти и в других местах, например, в лекции двадцать седьмой. Но в основоном же, в них слышится всё тот же квазиоккультный рефрен. И даже особые условия, в которых оказываются врачи и больные в эпидемическом очаге, не выявляют в позиции Кента никаких послаблений: «Лечить больного, а не болезнь!», - ну, хоть убей! Я не стану загромождать текст объемистыми цитатами из «Лекций» лишь для того, чтобы проиллюстрировать, как Кент предписывает действовать своим послушникам в условиях эпидемии. Суть этих наставлений в том, что у каждого больного врач обязательно должен выявить не только общеэпидемические, но и индивидуальные симптомы. Их надлежит аккуратно переписать в тетрадку по рубрикам, потом залезть в реперториум, путем перебора объемистых перечней в каждой из рубрик найти лекарства, указывающие на все (!) эти симптомы (таких, по мнению Кента, найдется полдюжины), а затем открыть руководство по Materia medica и перечитав полдюжины соответствующих статей, выбрать для каждого больного то самое индивидуальное снадобье! Спрашивается, сколько больных в день сможет навестить такой лекарь, и через сколько трупов не дождавшихся от него помощи людей он при этом перешагнет? Можно ли поверить в то, что провозглашающий такую методу врач хотя бы раз в своей практике оказывался в очаге эпидемического заболевания! В каком розовом сне приснилась Кенту такая сказочная холера, если даже простая городская эпидемия ОРЗ – это ежедневно десятки звонков от пациентов, многих из которых – не то, что по частным симптомам - по имени-то не упомнить! Какая уж там реперторизация и индивидуализация! При таких обстоятельствах чего-то, напоминающего «индивидуальный подход» могут удостоиться лишь несколько больных из числа самых проблематичных. Всем же остальным предписывается одно и то же и, представьте себе: безотказно работает!
В отличие от Кента, Ганеман имел дело с эпидемиями не только в своих фантазиях, а потому, трезво оценивал возможности врача и точно знал, как ему при таких обстоятельствах следует поступать. В эпидемических и любых других случаях, когда диагноз бывал очевиден, и уже имелся положительный опыт борьбы с данным заболеванием, Ганеман, в отличие от Кента, «действовал обстоятельно»: он, вооружившись принципом подобия, хорошо зная реальные патогенезы лекарств и не теряя времени на глупые поиски «индивидуальных особенностей», всем (или почти всем) назначал одни и те же проверенные средства. При скарлатине всегда применялась Belladonna, при холере – Acidum phosphoricum и камфора (причем, в вещественных дозах и не по гомеопатическим, а по этиотропным показаниям), при «милиарной пурпуре» - поочередно Aconitum и Coffea cruda … Даже пол и возраст больных (не говоря уже о их «коституции») не имели почти никакого значения. Такой подход позволял оказать эффективную врачебную помощь всем нуждающимся (а не десятку счастливчиков), а при должном охвате был способен вообще остановить эпидемию.
Когда же не было возможности точно установить диагноз, Ганеман, как и любой другой здравомыслящий врач, применял симптоматическую терапию. Вот только лекарства были гомеопатическими и выбирались по принципу гомеопатического (суть, патофизиологического) подобия. Поэтому Ганемана мало интересовало, что больному снится, боится ли он лошадей, какого размера туфли носит и писает ли в воду, купаясь в реке, т.к. подобные «ментальные» и «конституциональные» симптомы редко проливают свет, как на болезнь, так и на подходящее лекарство, и еще реже могут быть получены при испытаниях лекарств на здоровых, а стало быть, никакого отношения к гомеопатии не имеют. У Кента же, как мы знаем, вся реальная патофизиология прозябала на задних планах, а граничащая с непристойностью «ментально-конституциональная» галиматья была возведена в ранг первоочередных симптомов. Возможно, Кент и исповедовал какой-то «принцип подобия», но этот «принцип подобия» был явно не гомеопатическим. При этом ни прежние, ни нынешние адепты Кента, гордо именующие себя «классическими гомеопатами», словно и не замечают, что основу их унаследованной от Кента софистики составляет некая химера, далеко отстоящая от оккультизма и еще дальше - от гомеопатии. С одной стороны, они, подобно гомеопатам, пытаются соотнести лекарство и болезнь. Но с другой отвергают клинический диагноз (а значит, и патогенез), подобно оккультистам подменяя его некими символическими соответствиями, мягко говоря, не имеющими под собой какой-либо научной основы и уж, тем более, не полученные посредством божественного откровения.
Всегда ли символизм бывает абсурден? Может, и не всегда: ведь столь же ненаучный оккультный символизм просуществовал многие сотни лет, но сам себя так и не дискредитировал, а был искусственно ошельмовал церковью. И значит, нет оснований относить символизм как таковой к категории предрассудков. Но еще меньше оснований относить его к гомеопатии. Вполне возможны ситуации, когда гомеопатичекое лекарство попадет в цель, будучи назначенным не по гомеопатическому, а по символическому подобию. Так, например, больному постоянно высовывающему и втягивающему язык, кентианец, сообразуясь с символическим подобием такого больного змее и полагая этот симптом ментальным, вполне может назначить Lachesis (яд одной из гремучих змей). Гомеопат тоже может назначить такому больному Lachesis, но уже руководствуясь не символическим, а гомеопатическим подобием, полагая, что необычное поведение больного имеет целью облегчение неприятных ощущений, связанных с застойными явлениями в сосудистой сети языка, и памятуя о том, что аналогичные явления возникают при укусах ямкоголовых змей. Так как разные рассуждения привели к одному и тому же средству, в обоих случаях с равной вероятностью может быть получен положительный результат. Но что произойдет, если у лекаря под рукой не окажется Lachesis'а? Кентианец, следуя своей квазиоккультной логике, скорее всего назначит препарат из яда другой змеи, и если ею окажется, например, кобра (Naja), то в этом случае у него ничего не выйдет. Гомеопат же постарается припомнить другие средства, вызывающие при отравлении нечто подобное, и в результате скорее всего назначит Cuprum (препарат из меди), который, не порождая никаких символических ассоциаций с такими движениями языка, тем не менее, с высокой вероятностью попадет в цель, ибо данное соответствие выведено не умозрительно, а получено с опорой на токсикологический патогенез и подтверждено клиническими наблюдениями. И в этом суть гомеопатического подхода, который не имеет ничего общего с каким бы то ни было символизмом.

Миазмы и инфекции

Понятие «миазм» Кент, судя по всему, отождествлял или почти отождествлял с понятием «болезнь». Если в любом месте «Лекций» вместо слова «миазм» подставить слово «болезнь», то смысл и строй соответствующего высказывания не претерпит ощутимых изменений. Аналогично без утраты смысла и строя ганемановский «миазм» может быть замещен словом «инфекция». Нет необходимости приводить здесь многочисленные примеры такой «взаимозаменяемости» – вы (при желании) можете убедиться в этом и самостоятельно. «Миазм» (в русскоязычной традиции правильнее «миазма»), согласно приводимым в «Органоне» описаниям Ганемана, имеет все свойства инфекции, но отличается лишь тем, что является невещественным, что, впрочем, совсем не удивительно, так как во времена Ганемана и понятия-то такого «инфекция» в медицинском обиходе не было. Вернее, оно было, но имело несколько иной смысл, а именно, обозначало не возбудителя болезни, а сам процесс заражения, т.е. примерно соответствовало нынешнему понятию «инфицирование» (именно в этом смысле это слово (Infektion) и употребляется Ганеманом в «Органоне» и других трудах). Не было и микроскопов, пригодных для лабораторной диагностики инфекций. О существовании заразных микроорганизмов можно было, разве что, догадываться, основываясь на общих соображениях и сопоставлении трудов Джироламо Фракасторо (1478 - 1553), который в середине 16 века впервые и употребил термин «инфекция» для обозначения процесса заражения (сам же микроб-возбудитель болезни получил отдельное название - «контагий»), и Антонио Ван Лёвенгука (1632-1723), создавшего достаточно мощный (с увеличением около 200^x), но практически не пригодный для клинических исследований микроскоп, с помощью которого сделал величайшее научное открытие - обнаружил существование живого микромира. Однако экспериментально подтвердить эту гениальную догадку Фракасторо на протяжении целых трех столетий не было никакой возможности, и о его трудах стали понемногу забывать. Для замещения же понятия «контагий» в тех случаях, когда заразность заболеваний была очевидной, врачи вплоть до середины XIX века предпочитали употреблять термин «миазм», под которыми, не вдаваясь в природу этого феномена, подразумевали некое болезнетворное начало, исходящее в виде «испарений» от больных, покойников, разного рода нечистот или болот и способное заражать тех, в кого оно проникало. Некоторые толкователи полагали, что миазмы всенепременно должны дурно пахнуть, другие не придавали этому свойству особого значения. Во второй половине XIX века с появлением работ Луи Пастера и пригодных для клинических исследований микроскопов, ситуация резко изменилась, и конвенциональная медицина возродила термин «инфекция», который ввиду чуть более широкого, чем изначально толкования поглотил и связанный с ним термин «контагий». С восстановлением этой научно-исторической справедливости, термин «миазм» оказался лишним, так как никаких «болезнетворных» или «заразительных» начал, кроме инфекций, в таких «испарениях» не найдено и по сей день (микробные токсины – не в счет, т.к. во-первых, они не заразны, а во-вторых, ингаляционное отравление ими - явление крайне маловероятное).
Следует заметить, что к концу жизни Ганеман также склонялся к микробиологическим представлениям о миазмах. Это особенно отчетливо проявилось в статьях, посвященных эпидемии холеры, посетившей Европу в начале тридцатых годов XIX века. В них он прямо указывал на то, что её миазм представлен мельчайшими болезнетворнымии живыми существами, передающимися от человека к человеку, которые не могут быть определены нашими органами чувств (и это за полвека до открытия Р.Кохом её возбудителя!). Вот как он характеризует миазм холеры, обсуждая наиболее эффективные средства для её лечения:

Hahnemann, "Die Cholera" (Allgemeiner Anzeiger и Nationalzeitung der Deutschen, в 1831, 1831, 1. Bd., Nr. 173, 2356 oder Schmidt/Kaiser 2001, 801): Dieses einzige Mittel ist der Kampher (von Laurus Champhora), welcher au?er seinen, in der Cholera sehr speziell passenden Wirkungen, noch vorzugsweise vor allen andern Arzneien die Eigenschaft besitzt, da? er die feinsten Tiere niederer Ordnung schon durch seinen Dunst schnell todtet und so das Choleramiasma (was wahrscheinlich in einem, unsere Sinne entfliehenden lebenden Wesen menschenmorderischer Art besteht, das sich an die Haut, die Haare etc., der Menschen oder an deren Bekleidung hangt, und so von Menschen zu Menschen unsichtbar ubergeht) am schnellsten zu todten und zu vernichten, und so den Leidenden von demselben und der dadurch erregten Krankheit zu befreien und herzustellen im Stande seyn wird. (Этим исключительным средством является камфора (из камфорного лавра), которая при холере, кроме своего особенно подобного действия, предпочтительна перед всеми остальными лекарствами еще и способностью уже своими парами быстро убивать мельчайших животных низшей организации, а значит, и очень быстро уничтожать миазм холеры (т.к.вероятно, в этом и состоит убийственное свойство ускользающих от нашего восприятия живых существ, которые застревают в коже, волосах, одежде и так незаметно передаются от человека к человеку), и быть в состоянии освободиться от вызванных ими страданий и болезни.).

В этой цитате примечетельно еще и то, что Ганеман, отнюдь, не чурается негомеопатических (антисептических) свойств камфоры, а напротив, находит весьма удачным сочетание антисептики и гомеопатического подобия (даже далеко не полного) в одном веществе. Такая непонятная кентианцам «терпимость» Ганемана объясняется тем, что этиотропные (направленные на причину болезни) лекарственные средства, даже если они содержали весомые количества фармакологически активных ингредиентов и не выказывали гомеопатического подобия лечимой болезни, он никогда не рассматривал как аллопатические, а сам этиотропный подход к лечению ставил превыше гомеопатического и именовал не иначе, как «царственным» (см. С.Ганеман, "Опыт нового принципа для нахождения целительных свойств лекарственных веществ", 1796 - в переводе Л.Е.Бразоля, С-Пб, 1896).
Однако вернемся к теме обсуждения. Выходит, ганемановские «миазмы» и современные «инфекции» - понятия не только не противопоставимые, но и вполне тождественные. И если вы готовы это признать, то вам придется признать и то, что ганемановское учение о миазмах принципиально ничем не отличается от инфектологии - учения о болезнетворных микроорганизмах. Учения, которого еще не было во времена Ганемана, но во времена Кента оно уже получило экспериментальное подтверждение и даже оформилось в полноценную научную дисциплину, что, впрочем, ничуть не мешало нашему герою проповедовать в аудиториях свои нелепые догмы.
Предлагал ли Кент что-либо, кроме собственных мистических представлений о миазмах, в обоснование своих и без того непоследовательных суждений? Попробуем отыскать в его «Лекциях» какие-либо посылы, напоминающее аргументацию. Начнем вот с этого как с наиболее пространного:

Кент, л.5: К примеру, одной из причин заболевания туберкулезом легких вам назовут проживание в сыром помещении. Но основной причиной этого заболевания в аллопатии является инфицирование туберкулезной бациллой. Но ведь если человек не восприимчив к палочке Коха, он не заболеет туберкулезом. На самом деле туберкулез первичен, а бациллы вторичны. Туберкулезные бациллы никогда не были и не могут быть найдены до появления туберкулезных поражений, но всегда после. Причина туберкулеза кроется в хроническом миазме Psora. Туберкулезные бациллы - это не причина болезни, они появляются уже при заболевании в качестве мусорщиков. Аллопаты всерьез принимают следствие за причину, что находит свое отражение в теории бактерий как болезнетворного начала, которая является несомненно ложной.

Это утверждение многим читателям может показаться смехотворным. Но тот, кто знает проблему ближе, согласится с тем, что в вопросе этиологии туберкулёза действительно не всё так просто. Несомненно, у подавляющего большинства людей существует изначальная невосприимчивость к палочке Коха. Несомненно, у многих она утрачивается при возникновении предрасполагающих обстоятельств. Несомненно и то, что микробиологическая диагностика туберкулёза была и продолжает оставаться неудовлетворительной, так, что даже при вполне развернутой картине болезни рутинным анализом палочка Коха выявляется далеко не всегда. Тем более, это проблематично при начальных стадиях заболевания, не говоря уже о бессимптомном носительстве. Однако более тщательным исследованием с привлечением специальных методов, даже при дебюте заболевания обнаружить палочку Коха удается всегда. А кроме того, нет никакой возможности заполучить или продлить туберкулёз при изначальном отсутствии в организме этой бактерии или после её действительной эрадикации. Значит, инфицирование палочкой Коха является необходимой предпосылкой для развития этого заболевания, и по этой причине является для него, как минимум, одним из обязательных этиологических условий. Стало быть, утверждение Кента о непричастности палочки Коха к туберкулёзу при ближайшем рассмотрении оказывается ложным.
А вот другой «довод», приведенный Кентом в пользу своего учения о незаразности микробов:

Кент, л.5: Мы знаем, что труп, в том числе и труп человека, умершего от инфекционной болезни, непосредственно после смерти надо вскрывать очень осторожно, так как можно инфицироваться так называемым трупным ядом, что нередко приводит к летальному исходу. Исходя из теории, что бактерии являются первопричиной инфекционных болезней, этот трупный яд должен являться какой-то сильнодействующей бактерией. Но исследования установили, что этот яд является алкалоидом, а бактерии появляются только тогда, когда этот яд уже разлагается и становится неопасным. Более того, чем больше бактерий, тем слабее трупный яд. В свежем трупе человека, умершего от тифа, очень мало бактерий, но трупный яд очень силен. Но через определенное время труп чернеет от действия множества бактерий, а трупный яд уже не выявляется. Почему же токсичность яда не возрастает с увеличением числа бактерий?

Ну, что же! Придется объяснить. Толи упомянутые Кентом «исследования» были выполнены некорректно, толи кое-какие выводы он домыслил самостоятельно, но, как ныне доподлинно известно, «алкалоид», о котором говорит Кент, на самом деле является смесью нескольких азотсодержащих веществ (т.н. птомаинов) – продуктов микробного (!) разложения тканевых белков и холиновых эфиров. В заметном количестве птомаины образуются, отнюдь, не сразу после смерти, а спустя некоторое, довольно продолжительное время. Причем, ни одно из входящих в эту смесь веществ не обладает токсичностью, достаточной для того, чтобы вызвать случайное отравление прозектора, и ничем, кроме, быть может, чрезвычайно сильного и отвратительного запаха не в состоянии его поразить (странно, что Кент, много лет проработавший на кафедре анатомии, об этом не знал). По мере дальнейшего разложения трупа часть птомаинов испаряется, а часть подвергается дальнейшему микробному разложению – вплоть до полной минерализации. Однако иногда в свежем трупе человека, умершего от бактериальной инфекции, может содержаться значительное количество бактериального токсина, который, собственно, и явился причиной смерти. Кроме того, при определенных обстоятельствах сильные микробные яды (такие, как ботулинический токсин) могут накапливаться и позднее – уже в процессе разложения трупа, особенно, когда это разложение происходит при повышенной температуре и без доступа воздуха. И те и другие продуцируются бактериями в ничтожных количествах и имеют белковую природу. По этой причине во времена Кента они не могли быть распознаны, выделены и надлежащим образом охарактеризованы, а присущую им высокую токсичность ошибочно приписывали птомаинам.
Микробы сопровождают труп на протяжении всего процесса его разложения - от смерти до полной минерализации. И на каждой стадии этого процесса происходит многократная смена их сообществ. Это связано с тем, что каждый микробный вид способен к активному размножению лишь в довольно узких субстратных и микроклиматических условиях, причем, между разными видами, способными размножаться в сходных условиях, идет жесткая конкурентная борьба, в которой выживают только наиболее приспособленные. Но и их господство не продолжается долго, так как по мере истощения специфического для них субстрата, они, если можно так выразиться, погибают от голода, уступая место очередному микробному сообществу, способному питаться тем, что осталось после предыдущего. Поэтому микробы, вызвавшие заболевание и смерть, не имеют ничего общего с микробами, размножающимися в теле на разных стадиях его трупного распада. Во времена Кента это уже было хорошо известно. И я не знаю, чем следует объяснять его «аргументацию» - невежеством или лукавством.
А осторожность при вскрытии трупа, и впрямь, не помешает: ведь если смерть наступила в результате опасного инфекционного заболевания, то, разумеется, и участники вскрытия при несоблюдении норм безопасности могут им заразиться...
Но этим пассажем «доводы» Кента не исчерпываются. Вот что он пишет далее:

Кент, л.5: Для доказательства ложности теории, утверждающей, что бациллы являются первопричиной инфекционных заболеваний, я проделывал следующий эксперимент, который можете повторить и вы. Я брал мокроту туберкулезного больного, насыщенную бациллами, и потенцировал ее до 30-го разведения, когда бациллы уже нельзя было обнаружить. Потом я давал этот препарат здоровому человеку, и у него развивалась типичная клиника легочного туберкулеза, но бациллы выявлены не были. Этот опыт с очевидностью доказывает, что бактерии не являются первопричиной инфекционных заболеваний.

Неужели Кент ради «доказательства ложности теории» одарил беднягу настоящей лёгочной чахоткой, суть, обрек его (не себя – заметьте!) на верную гибель? Вряд ли. Вероятнее предположить, что ничего худого с испытуемым не случилось и случиться не могло по той простой причине, что вообще не имело места. И этот леденящий душу «пример» – всего лишь очередная выдумка нашего профессора.
Я тоже проделывал этот опыт. В том числе, и на себе. Поэтому могу уверенно заявить, что если человек не инфицирован палочкой Коха, ничего подобного описанному с ним не произойдет. Скорее всего, он вообще ничего не почувствует. Но об этом позже. Пока же перейдем к самой драматической части нашего скромного исследования, где столкнемся не только со ставшими для нас уже обыденными инсинуациями господина Кента, но и с маленькой тайной самого «Органона».
Как известно, Ганеман утверждал, что почти все бесчисленные хронические болезни, терзающие европейцев, обусловлены лишь тремя хроническими миазмами, действующими по отдельности или же в совокупности. В связи с их наиболее специфичными проявлениями эти миазмы Ганеман условно соотнес с «псорой» (чесоткой), «сикозом» (кондиломатозом) и «сифилисом» (собственно, сифилисом), а все хронические болезни объявил частными проявлениями соответствующих миазматических поражений организма. Так появились на свет «миазм псоры», «миазм сикоза» и «миазм сифилиса». По моему глубочайшему убеждению, даже если бы Ганеман не создал гомеопатического учения и вообще больше ничего не сделал для медицины, одного этого открытия было бы достаточно для его зачисления в десятку самых великих медиков всех времен и народов. Только сейчас по прошествии полутора веков, когда появилась возможность относительно надежно идентифицировать хронические инфекции, это открытие нашло множество клинических подтверждений. Причем, подтверждения эти исходят не от гомеопатов, которые (в первую очередь благодаря Кенту) так и не поняли, чего это на старости лет Ганемана так «подвинуло» на хронических миазмах, а от аллопатов, которые, разумеется, ни о каком Ганемане как ученом понятия не имеют (ведь, для них он в лучшем случае - средневековый шарлатан, изобретший гомеопатию, а в худшем – вообще никто).
Как уже было сказано в самом начале главы, ганемановская интерпретация миазмов как «заразительных начал» принципиально не противоречит современной интерпретации термина «инфекция», если только не принимать во внимание то обстоятельство, что Ганеман доподлинно не знал о существовании микробов, а потому, как и его современники предполагал (по крайней мере, в начале своей карьеры), что миазмы могут быть объектами невещественными, бестелесными и действующими исключительно «динамически». Основные же признаки инфекций, такие как экзогенность, заразность и способность вызывать заболевания, миазмам были безусловно присущи. Причем, всё вышесказанное абсолютно справедливо, как для острых, так и для хронических миазмов.
А как же выглядели хронические миазмы в представлении Кента? Оказывается, далеко не так, как у Ганемана и его современников! Судите сами.
Во-первых, как уже было сказано, Кент фактически отождествлял понятия «миазм» и «болезнь», в то время, как Ганеман считал миазмы возбудителями болезней, но не самими болезнями.
Во-вторых, Кент весьма существенно извратил ганемановское толкование, заявив, что острые миазмы экзогенны, т.е. привносятся извне, а хронические – имманентны, т.е. присущи самой природе человека:

Кент, л.17: К острым миазмам относятся болезни, причина которых попадает в организм извне. У них имеются продромальный период разной продолжительности, период наибольшей активности и период спада, который заканчивается самоизлечением организма.
К хроническим миазмам относятся болезни, причина которых гнездится внутри организма. У них также имеются продромальный период и период прогрессирования, но нет периода спада и нет тенденции к самоизлечению: хронические болезни заканчиваются только со смертью пациента.

Насаждение этой очевидной отсебятины было необходимо Кенту для его квазиоккультных околомедицинских проповедей о «неправильном мышлении» как причине болезней (см. выше), из которых логически следовало, что избежать хронических болезней невозможно никаким способом, кроме, как начав мыслить «правильно» (т.е. по-кентиански), а для этого, разумеется, нужно во всем следовать учению пастыря. Вообще, идея имманентности хронических миазмов очень сильно перекликается с идеей «первородного греха», и преследует ту же цель – подчинение эссенциально грешных прихожан воле проповедника как единственного гаранта их «спасения».
Правда, и эта отсебятина, подобно всем остальным, имела свои вариации (в начале статьи я не случайно сравнил Кента с бестолковым стрелком, и вам постепенно придется привыкнуть к тому, что Кент в своих «Лекциях» вообще не занимался последовательным отстаиванием какой-либо определенной, хотя бы и ложной, концепции, а просто нёс безапелляционную околесицу, если не сказать, бред):

Кент, л.19: Все три хронических миазма - Psora, Syphilis и Sycosis - заразны, потому что в каждом случае существует нечто, предшествующее внешним проявлениям, которые мы и называем болезнью.

Вы можете истолковать это «потому что»? Лично я – нет.
А эта вариация, без сомнения, была у Кента любимой, так как он распевал её на все лады:

Кент, л.18: Psora - первопричина всех физических страданий человечества. Если бы не было Psora, то не было бы не только двух других хронических миазмов - Syphilis и Sycosis, но не было бы и острых заболеваний.
Кент, л.21: Любой человек изначально заражен Psora, но два других хронических миазма - приобретенные, и их наличие или отсутствие зависит от поведения человека.

Откуда он взял эту чушь? Могу представить, с каким радостным визгом наиболее ретивые кентианские адепты бросятся сейчас искать на книжной полке «Органон», дабы (наконец-то!) уличить меня в незнании классики! Но я и сам готов подсказать им соответствующий параграф. Это параграф 80. Так что же там написано? А вот что:

Ганеман, §80: Псора есть единственная, истинная и первоначальная причина, производящая все другие бесчисленные формы хронических болезней…

Но, господа кентианцы! Не вам ли было сказано: «не лечите по книжке – пациент умрёт от опечатки»!
Вот как выглядит этот же фрагмент на языке оригинала:

…die Psora, jene wahre Grund-Ursache und Erzeugerin fast aller ubrigen, haufigen, ja unzahligen Krankheits-Formen…

Здесь главное слово «fast» - «почти». В английском переводе из-за опечатки оно пропущено:

...the psora, the [almost] only real fundamental cause and producer of all the other numerous, I may say innumerable, forms of disease...

Как видите, пропущено оно и в приведенном выше переводе Сорокина. Я эту странную массовую небрежность переводчиков объясняю очень просто: оба перевода – и русский и английский были сделаны вовсе не с оригинала, а с французского перевода, в который впервые и вкралась эта фатальная опечатка!
Итак, в параграфе 80 вместо «все другие бесчисленные формы хронических болезней» следует читать «почти все другие бесчисленные формы хронических болезней», но это, как говорят в Одессе, две большие разницы! А ведь эту маленькую опечатку в огромную профанацию превратил именно Кент, причем, поколения его разнокалиберных адептов не только спокойно её проглатывали, но и всячески раздували, выстраивая на этой очевиднейшей для любого здравомыслящего человека глупости целые медико-философские доктрины! Ужас? Не то слово, господа кентианцы! Для ваших притязаний на «классичность» это настоящая катастрофа. Впрочем, уже не первая и, разумеется, не последняя.
Теперь, когда вы поняли, что псора – вполне рядовой, хотя, и весьма распространенный миазм, мне нет нужды опровергать массу нудных кентианских спекуляций вокуруг, якобы, её исключительной роли в хроническом патогенезе. Пожалуй, можно вообще удовольствоваться сделанными здесь замечаниями и перейти к следующей главе нашего анализа.

Лекарственная гомеопатическая болезнь

«Лекарственная гомеопатическая болезнь», якобы, способная оставаться и даже прогрессировать после отмены гомеопатического лекарства - еще одна отсебятина Кента. У Ганемана этот вопрос даже не обсуждается. Всё, что можно привести из «Органона» как антитезу – лишь косвенные указания, сделанные при обсуждении других вопросов, в частности, касающихся первичного обострения:

Ганеман, §155: … припадки (часто многочисленные) гомеопатического лекарства, не соответствующие лечимой болезни, почти вовсе не обнаруживаются […] Дело в том, что лекарственный прием, чрезвычайно малый в гомеопатическом применении, слишком слаб для того, чтобы проявить свои негомеопатические действия на части тела, свободные от болезни; …
Ганеман, §157: … гомеопатическое лекарство, удачно выбранное и употребленное в малых приемах, незаметно уничтожает болезнь, вообще не выказывая тех из своих действий, которые несходны с данным случаем, т. е. не вызывая новых важных недугов, однако справедливо и то, что всякое подобное лекарство производит в первые минуты состояние, несколько худшее, которое так сходно с естественной болезнью, что больной принимает его за усиление последней …
Ганеман, §159: Чем меньше прием гомеопатического лекарства, тем мнимое усиление болезни на первых порах бывает слабее и короче.
Ганеман, §282: … Таким образом, подменяя естественную болезнь искусственною, мы заставляем организм изменяться только от одной лекарственной болезни, которая по малости приема вскоре исчезает, так что тело не подвергается уже никакому страданию и выздоравливает совершенно.

Кент же, напротив, декларирует существование гомеопатической «лекарственной болезни». Он утверждает, что «неправильно» давая больному или здоровому тот или иной даже достаточно потенцированный гомеопатический препарат, можно вызвать у него самую настоящую лекарственную болезнь, и в этой связи даже рассказывает истории, якобы, почерпнутые из практики, которые после художественного переосмысления переводчиком превращаются в настоящие страшилки. «Пример» с Tuberculinum’ом уже был упомянут выше. Вот еще один, более пространный:

Кент, л.34: Я недавно наблюдал сильное ухудшение состояния, произошедшее как раз из-за необоснованного повторения доз лекарства. Ко мне пришла молодая женщина 20-ти лет с жалобами на сухой, резкий кашель. Я дал ей одну дозу Bryonia, но, вместо того, чтобы сразу рассосать все гранулы под языком, она растворила их в воде и принимала в течение двух дней. К концу второго дня ко мне прибежала испуганная мать этой молодой особы. Я посетил свою пациентку и выяснил, что у нее из-за неправильного приема появилась клиника тяжелой формы пневмонии, характерная для патогенеза Bryonia. Я с помощью антидота снял действие Bryonia и уже на следующее утро девица чувствовала себя полностью выздоровевшей. В этом случае пациентка из-за своей невнимательности невольно стала испытателем, а так как она оказалась чувствительной к действию этого препарата, то у нее четко проявились симптомы Bryonia. Когда лекарство подобно, вы будете в практике много раз наблюдать такие случаи. Когда гомеопатическое средство подобно лишь частично, то оно может излечить заболевание, но такие состояния может вызвать лишь препарат, полностью подобный болезни.

В тексте оригинала Кент ни о каком антидотировании и ни о какой тяжелой пневмонии не собщает. Не утверждает он и того, что на следующее утро «девица чувствовала себя полностью выздоровевшей». Очевидно, всё это домыслы переводчика. Кент же, обнаружив, что у пациентки начинается пневмония, просто отменил препарат, и уже на утро ей похорошело. Очень возможно, что описанный случай действительно имел место. Но никаких оснований считать, что ухудшение возникло вследствие гомеопатической «лекарственной болезни» он не дает. Bryonia, например, могла избирательно подействовать на инфекционный микст таким образом, что подавив один из его компонентов, «развязала руки» другому (это вполне обычное явление). Но логичнее предположить, что Bryonia была назначена невпопад, а стабилизация состояния больной произошла вследствие приема аллопатического лекарства или какого-нибудь народного средства. Но об этом утратившего доверие доктора могли просто не известить. Разумеется, подобные случаи были знакомы и Ганеману, однако он при этом не рекомендовал бросать пациентов на произвол судьбы:

Ганеман, §249: Если какое-либо лекарство при развитии своего действия вызывает новый, несвойственный лечимой болезни и даже тягостный симптом, то оно неспособно для излечения болезни, неудачно выбрано. В таком случае негомеопатическое лекарство следует как можно скорее замениить или антидотом, если болезненный симптом значителен, или же просто другим, более подходящим средством.

Таким образом, Кент считает, что данная им Bryonia - «препарат, полностью подобный болезни» (вот только, почему-то, не эффективный), в то время, как из рассуждений Ганемана выходит, что это средство «неспособно для излечения болезни, неудачно выбрано». Господа кентианцы, попробуйте угадать с трех раз, кто из них прав!?

Идиосинкразии и «прувинги»

Проводя испытания своих препаратов в материальных дозах, Ганеман не мог не заметить, что выявляемые при этом симптомы встречаются у испытуемых с очень разной частотой:

Ганеман, §116: Некоторые припадки производятся лекарствами в здоровом теле часто, другие реже, иные, наконец, очень редко.

Это явление он вполне благоразумно объяснил различной индивидуальной чувствительностью испытуемых, которая является специфической для каждого вещества, а вовсе не «общеконституциональной», из чего следует, что в развитие феномена идиосинкразии свою лепту вносит не только «телосложение» испытуемого, но и само вещество:

Ганеман, §117: К этим последним принадлежат так называемые идиосинкразии, или особенности телосложения, вследствие которых известные, впрочем, здоровые особы приходят в состояние нездоровья или болезни, более или менее важной, под влиянием веществ, не вызывающих, по-видимому, на других людей ничего болезненного. Но эти прочие особы только по наружности кажутся изъятыми от болезненного влияния этих веществ. Всякое повреждение состояния здоровья через внешнее вещество предполагает, с одной стороны, что это вещество имеет силу оказывать над телом свое влияние, а с другой, что тело обладает способностью воспринимать от него впечатления. Итак, значительные расстройства в здоровье, случающиеся при идиосинкразиях, не должно приписывать исключительно особенности в сложении тела больных особ; они необходимо обусловлены также свойствами тех веществ, которые подают к ним повод. Следовательно, эти вещества должны обладать способностью производить одинаковое действие над каждым больным, под известными условиями, но необходимо и то, чтобы немногие из здоровых людей были расположены к восприятию таких необыкновенных действий. Эта истина очевидно доказывается тем, что означенные вещества излечивают гомеопатически припадки болезни, подобные тем, которые они могут вызывать в особах, подверженных известной идиосинкразии.

В этом параграфе Ганеман не только характеризует феномен идиосинкразии, но и выдвигает еще один существенный тезис: если испытуемая субстанция оказывает некое специфическое воздействие даже на очень немногих (высокочувствительных к ней) индивидуумов, то она пригодна и для лечения всех остальных, при условии, что у них найдутся симптомы, сходные с теми, какие ей удалось вызвать лишь у нескольких «избранных». Из этого следует, что редкая встречаемость того или иного симптома не делает его менее ценным. Однако, вопреки Кенту, и более ценным не делает тоже.
Не следует думать, что ганемановская «идиосинкразия» тождественна чему-то вроде аллергии. Если бы это было в действительности так, то реакции гиперчувствительных людей на любой испытуемый препарат сводились к очень скудному набору довольно однообразных симптомов. Феномен, о котором говорит Ганеман - особый, хорошо известный токсикологам род сверхчувствительности организма, обусловленный специфическим (часто скрытым и вполне скомпенсированным) дефицитом его гомеостаза. Последний может быть связан с состоянием здоровья испытуемого, но в некоторых случаях уместно говорить и о генетической предрасположенности (так, известны существенные различия в устойчивости к одним и тем же ядам у людей разных рас). Если у некоего больного, в здоровом состоянии не сверхчувствительного к данному яду, появились его редкие патогномические симптомы, то с большей или меньшей вероятностью можно ожидать, что в его организме вследствие болезни возникли аномалии того же порядка, что и у идиосинкратичных испытуемых. И, стало быть, гомеопатический препарат из яда, которому присущ соответствующий патогномический признак, имеет хорошие шансы попасть в цель.
Другим существенным патогенетическим аспектом, подмеченным Ганеманом, является провоцирующее действие изучаемого яда на вроде бы, здорового индивидуума, если в его анамнезе имеются некоторые, даже относительно хорошо скомпенсированные симптомы, подобные тем, что способен вызвать этот яд. К сожалению, Ганеман не сообщает, каким образом можно отличить токсический эффект от случайного пароксизма и даже не допускает такой альтернативы, что, конечно же, не может не озадачивать:

Ганеман, §138: Все недуги, случайности и перемены в состоянии здоровья испытывающего лица в продолжение приема лекарства (если только вышеупомянутые условия § 124—127 вполне и точно соблюдались) происходят только от действия употребляемого лекарства и должны быть безусловно ему приписаны, как собственные его симптомы, хотя бы испытывающее лицо замечало в себе подобные перемены уже задолго до приема лекарства. Вторичное появление этих недугов, при испытании лекарства, доказывает лишь то, что пациент по условиям своего телосложения в особенности расположен к этим припадкам. В данном случае на эти симптомы следует смотреть не иначе, как на последствие лекарства, ибо здесь они появляются не самопроизвольно, но под влиянием принятого сильного лекарства, овладевшего всем организмом.

По здравому разумению, подобных испытуемых как де-факто нездоровых следовало бы вообще исключать из статистических выборок. Возможно, Ганеман именно это и подразумевал, полагая, что испытуемые абсолютно здоровы, а потому, их анамнез можно не брать в расчет.
Рассмотрению вопросов, касающихся поиска новых лекарств посредством их испытания на здоровых людях, посвящена целая серия идущих подряд параграфов «Органона». Ганеман подробно описывает в них требования, которые предъявляются к испытуемым, исследуемым объектам и технике эксперимента. Все эти требования выглядят вполне разумными и мало, чем отличаются от тех, что предъявляются современному токсикологическому эксперименту. Однако один из параграфов в этой серии кажется неестественно вклинившимся в общее повествование:

Ганеман, §128: Разнообразные и многолетние опыты научили меня, что лекарственное вещество, употребляемое для опытов в своей простой, грубой форме, далеко не выказывает всего богатства скрытых в нем врачебных сил; для достижения этой цели его необходимо потенцировать высокими делениями посредством надлежащих растираний и взбалтываний; благодаря этой простой обработке лекарство до невероятности развивает в себе скрытую и как бы заснувшую силу. Так же должно поступать и с лекарствами, действие которых считается слабым. Таким образом, исследователь принимает от 4 до 6 крупинок 30 деления лекарства, несколько смоченных водою, утром натощак, и повторяет этот прием несколько дней.

Совершенно очевидно, что этот посыл противоречит множеству других, в которых Ганеман уверяет, что воздействие потенцированного препарата на здоровый организм практически никак не проявляется (§155).
Впрочем, если мы прочтем следующий, развивающий эту мысль параграф не в переводе, а на языке оригинала, то обнаружим в нём, замечание, отчасти проливающее свет на эту несуразность: «denn wenige Personen werden von einer Arznei gleich stark angegriffen…» («…лишь немногие персоны так сильно подвержены воздействию лекарства…»).
Иными словами, демонстрация высокопотенцированным препаратом своего «чистого» патогенеза – явление необычное (если не сказать уникальное). Но переводчик почему-то счел эту ремарку Ганемана излишней, чем, как будет показано ниже, оказал экспериментальной гомеопатии крайне сомнительную услугу.
Вослед за Ганеманом Кент, вроде бы, повторяет то же самое, но, во-первых, уже без акцента на уникальность этого явления, а во-вторых, подменяя уменьшенные дозы, рекомендуемые Ганеманом для испытуемых «слабого сложения» (или, как у Кента - «слабой конституции») на высокопотенцированные:

Кент, л.34: … препарат не может вызвать тех болезненных состояний, которых у человека нет, за исключением сверхчувствительных к этому препарату людей. Для сверхчувствительных типов и при слабой конституции гомеопатическое лекарство следует давать в более высокой потенции, чем обычно.

Этим, казалось бы, невинным «уклонением» от первоисточника Кент ввинчивает детонатор в бомбу, уже заложенную под экспериментальную гомеопатию. Причем, заложенную ни кем иным, как самим Ганеманом, не сумевшим (или не пожелавшим) разъяснить малоопытным потомкам обозначенное им же противоречие между очевидной недеятельностью высокопотенцированного препарата на здоровые части тела (а следовательно, и полной недеятельностью его в отношении тела целиком здорового) и существованием (хотя бы и весьма редкого) феномена идиосинкразии к высокопотенцированным средствам.
Я бы мог с выгодой для своего дальнейшего повествования показать, что Ганеман за такую идиосинкразию, скорее всего, принимал обычное гомеопатическое обострение у псевдо-здоровых испытуемых. Но известные ныне сведения, касающиеся тонкой организации живой материи, дают основание считать, что кое-какие (имеющие особые свойства) вещества, действительно, способны вызывать идиосинкратическую реакцию в высокопотенцированном виде. К счастью, ни в окружающей среде и ни даже на складах химреактивов таковые почти не встречаются, и наткнуться на них случайно неискушенному экспериментатору практически невозможно. Тот же, кто ясно представляет себе, о чем речь, несомненно, придерживается табу на их приготовление и применение в гомеотерапии. Но, как бы то ни было, этот феномен был выявлен или, как минимум, предсказан Ганеманом за полтора столетия до того, как под него стало возможным подвести теоретическую базу. Нам же для дальнейшего обсуждения понадобится не столько сам факт существования этого феномена, сколько факт его чрезвычайной редкости. И я охотно воспользуюсь этим доводом для того, чтобы не соблазнять тех читателей, в чьих головах уже закопошились нехорошие идеи насчет соседской собаки или собственной тёщи. Итак, вернемся к теме уместности испытаний высокопотенцированных средств как таковых.
По аналогии с любым другим испытанием лекарства Кент называл такое действо «прувингом» (англ. – proving). Это импортное словечко очень полюбилось и нашим доморощенным кентианцам, однако они почему-то подразумевают под ним не столько сами эти «испытания» (как вольные, так и невольные, как на больных, так и на, вроде бы, здоровых), сколько выявляемые при них симптомы. В их авторстве часто можно прочесть и услышать фразы типа: «На Lachesis 30 заболело горло? Это прувинг!».
Кент договорился до того, что объявил токсикологические испытания (те самые, на которые Ганеман сотоварищи потратили годы и построили весь фундамент Materia Medica!) практически бесполезными для выявления патогенеза и активно ратовал за «прувинги» потенцированных препаратов, при этом, обильно рассуждая о неких никем не обнаруженных и недоказанных «уровнях»:

Кент, л.28: Но никогда в гомеопатии не используются препараты в аллопатических, токсических дозах, и поэтому не следует придавать особого значения результатам токсикологических исследований, т. к. они в лучшем случае дают фрагментарное представление о действии лекарственного средства. Эти данные будут оставаться бесполезными для гомеопатической практики до тех пор, пока не будут дополнены данными о действии потенцированных доз этого препарата.

По существу, этой цитатой Кент объявляет, что практически вся Materia Medica от Ганемана и его сподвижников – не более, чем профанация, а сами эти господа (вот простачки!) зря рисковали своими жизнями и здоровьем, тогда, как весь этот патогенез можно было очень просто заполучить, с комфортом поглатывая потенцированные шарушки! Что это – хамство или инфантилизм?
Я вообще сомневаюсь, что Кент когда либо самолично проводил «прувинги» с участием репрезентативного количества испытуемых. Во всяком случае, ничем таким он в своих лекциях не похваляется, что с учетом его склонности к приведению «примеров», выглядит довольно странно.
На самом же деле, высокопотенцированные препараты никакой реальной симптоматики не вызывают. И ни у одного воистину здорового человека на дачу такого препарата вы не сможете обнаружить никаких объективных признаков «прувинга», а ежели подопытный не будет знать, что над ним проводится эксперимент, то и субъективных признаков не дождетесь. За исключением случаев банального отравления, вызванного приемом значительных доз непотенцированного или весьма низкопотенцированного (x1, x2, c1, c2) препарата, таковых (если не брать в расчет «особые» сверхредкие препараты) просто не может быть. Иначе, гомеотерапию, с учетом специфики применяемых в ней веществ, надлежало бы рассматривать не как способ лечения, а как изощренный способ покушения на жизнь и здоровье пациентов.
Когда же у испытуемого на фоне приема высокопотенцированного препарата наблюдаются некие, явно вызванные испытанием, симптомы, то в первую очередь следует задуматься о том, на сколько тщательно он был обследован перед испытанием. Впрочем, если вы готовы безоговорочно верить во всё, что говорит Кент, то вам и задумываться-то не придется. Ведь Кент сам заявляет (л.21), что «любой человек изначально заражен Psora»! А это означает, что по Кенту людей, пригодных для прувинга и вовсе не существует! Соответственно, то, что наблюдается - наблюдается лишь у псевдо-здоровых и всегда может оказаться банальным лекарственным обострением дремлющего миазма. Наверное, во времена Кента здоровые люди, всё-таки, встречались, но нет сомнения в том, что при отсутствии качественной диагностики «прувингу» подвергалось (и ныне подвергается) множество псевдо-здоровых. Именно поэтому «прувинги» высокопотенцированных препаратов давали (и продолжают давать) обильный урожай симптоматики. К чему это приводит, догадаться не трудно. Нередко, изучая патогенез того или иного препарата, в нем можно обнаружить взаимоисключающие симптомы. Причина этого состоит в том, что в результате смешения наблюдений, полученных разными авторами при испытаниях, как вещественных, так и потенцированных ядов, «чистый» патогенез (т.е. тот, который получен при токсикологических испытаниях на здоровых или «некритически» по данному препарату больных) оказывается разбавлен симптомами «прувингов», которые слагаются не из патогенетических явлений, а из простых реакций на данное лекарство, не имеющих прямого отношения к его патогенезу. Эти реакции, в свою очередь можно подразделить на три категории:
- вполне физиологичные (вызванные развитием или усилением нормального иммунного ответа на «задетую» действием лекарства скрытую патологию);
- патологичные, но не связанные ни с токсическим эффектом лекарства, ни с симптомами болезни, против которой эффективен испытываемый препарат, а лишь с активацией скрытых конкурирующих инфекций на фоне невольного подавления той, которая доминировала у этого псевдо-здорового до испытаний;
- эффекты плацебо, которые авторы охотно вписывают в «патогенез», потому, что гуру Кент весьма одобрял такие «редкие» и «ментальные» симптомчики!
При лечении хронических заболеваний, большинство из которых основано на хламидийно-микоплазменных микстах, такие «прувинги» - скорее правило, чем исключение. И что бы ни было назначено таким больным, если препарат хоть немного активен против хламидиоза, «на выходе» всё равно получится довольно однообразная клиника микоплазмоза и наоборот. При этом, ни о каком индивидуальном «патогенезе» того или иного средства не может быть и речи: весь патогенез обусловлен лишь тем, какая инфекция в данном случае возобладала за счет того, что потенцированное лекарство подавило её конкурентку. Ели же мы дадим испытуемуму другой препарат, в патогенезе которого действительно имеются симптомы, возникшие (усилившиеся) на фоне «прувинга», то можем вновь получить прежнюю клиническую картину, хотя, зачастую и более стёртую, чем изначально. И вновь эта картина не будет зависеть от конкретного наименования препарата, а будет определяться исключительно симптомами инфекции, получившей преимущество в результате дачи того или иного средства - главное, чтобы оно смогло «зацепить» её «конкурентку» и расчистить для неё жизненное пространоство. В унисон наблюдаемым колебаниям симптоматики, соответствующие колебания будут отмечаться и в составе микрофлоры, в чем легко убедиться при наличии микроскопа. Замечательно то, что существование таких гомеопатических «качелей» было подмечено еще Ганеманом, который также, как и мы, пользовался ими при лечении «миазматических» микстов. Зачастую такая тактика ведения сложного пациента оказывается единственной приемлемой. Впрочем, в своем желании обозначить природу «прувингов», я сильно вышел за рамки обсуждаемого вопроса и коснулся важной темы, которую вообще не намеревался здесь освещать, а потому, должен остановиться и подытожить вышесказанное.
Итак, современный (в значительной степени кентианский) «патогенез» гомеопатических препаратов всё больше слагается не из чистого токсикологического опыта, а из «прувингов», никакого отношения к нему не имеющих. Всё это рано или поздно попадает в самую разнообразную гомеопатическую литературу - от претендующих на академичность толстенных справочников и модных ныне компьютерных реперториумов до домашних лечебников в пошлых обложках, поэтому серьезное захламление патогенеза, которое производят «прувинги», весьма негативно отражается на качестве Materia Medica в целом, угрожая рано или поздно окончательно превратить её в фармакопею абсурда. Возникновению же этой проблемы мы во многом обязаны, как недобросовестным переводчикам, так и богатой фантазии неопытного в практической гомеопатии Кента.

Потенции

Большинство кентианцев убеждено в том, что гомеопатическими свойствами обладают только потенцированные препараты. Это убеждение – не плод их умственных усилий, а лишь очередная усвоенная ими кентианская догма:

Кент, л.11: Я вспоминаю то время, когда сам довольно смутно понимал этот вопрос, и хочу вас уберечь от своей ошибки. Я понимаю, что когда я впервые прочитал у С.Ганемана, что только потенцированные лекарства могут излечивать больных, то не понял этого утверждения.

Да не мог он этого прочитать у Ганемана! Нет у него ничего подобного и быть не может! Свои вполне успешные опыты он начал с вообще непотенцированных средств. Собственно, на них и был открыт «новый принцип». Потенцирование же было изобретено им значительно позже, когда он пытался обнаружить ту предельно малую дозу, после уменьшения которой исчезает гомеопатический эффект. Фармакологические свойства препарата действительно имеют некоторую зависимость от его потенции, но эта зависимость, во-первых, не имеет никакого отношения к пресловутым кентианско-сведенборгским «уровням», а во-вторых не столь примитивна, как её изображает Кент.
В действительности же, любое вещество, попавшее в организм, всегда оказывает более или менее выраженное гомеопатическое действие, когда находит в нем своё патогенетическое подобие. Если вы в этом сомневаетесь, положите рядом справочники по Materia Medica и по фитотерапии и откройте их на соответствующих рубриках. Вы будете удивлены поразительным сходством показаний, причем, никаких различий по «уровням» при этом не обнаружите. Различия будут касаться лишь результатов этих самых «прувингов», да еще кое-каких «тараканов», специфичных уже для фитотерапевтического мышления.

Уницизм

Под уницизмом принято подразумевать строгое следование убеждению, согласно которому одномоментно пациенту нельзя назначать более одного «простого» препарата, а также составных препаратов, приготовленных смешением нескольких подобающих случаю ингредиентов (сейчас такие препараты модно называть «комплексонами», хотя, по сути это безграмотное заимствование из химии). Уницизму традиционно противостоит плюрализм - концепция, согласно которой количество единовременно принимаемых гомеопатических препаратов или количество индивидуальных компонентов в одном препарате не имеет принципиального значения. Будь уницизм не догмой, а добрым пожеланием, я бы охотно поставил под ним свою подпись. Но увы! Это догма. А к догмам я не лоялен.
Как у Кента, так и у Ганемана идея уницизма развита слабо. И если бы вокруг этого, в общем-то, третьестепенного вопроса современные кентианцы не поднимали столько пыли, то и внимания ему уделять не стоило. Каковы же были точки зрения Кента и Ганемана на уницизм? Скажем прямо: незамысловатыми. Кент по обыкновению своему превратно истолковав Ганемана, просто и, как всегда, безапелляционно объявил, что дача одновременно нескольких препаратов (а заодно и нескольких подобных по очереди) «противоречит всем принципам и законам гомеопатии»:

Кент, л.30: Многие врачи, называющие себя гомеопатами, часто просто […] не способны подобрать одно подобное лекарственное средство. Они берут несколько наиболее выраженных симптомов и на основании их подбирают препарат. Но, как правило, эти симптомы имеются в патогенезе нескольких лекарственных средств, и тогда их назначают либо все вместе, либо по очереди в алфавитном порядке. Такой подход противоречит всем принципам и законам гомеопатии. Врач, хорошо знающий гомеопатическую Маtеriа Меdiса и умеющий правильно обследовать больного, всегда найдет один-единственный препарат, патогенез которого наиболее полно подобен болезни. В §118 "Органона" ясно и четко говорится о невозможности замены одного гомеопатического препарата другим.

Ну, что тут скажешь! Понятно, что комбинирование частично подобных препаратов – не лучший гомеопатический стиль, однако в § 118 «Органона» ничего такого «ясно и четко» не говорится. И вообще никак не говорится. Там сказано лишь, что каждый препарат по-своему уникален, и ничего сверх того. Об уницизме же Ганеман говорит совсем в другом месте.
Так что же, всё-таки, говорит Ганеман? А вот что:

Ганеман, §272: Вообще никогда не следует употреблять с лечебною целью более одного простого лекарства.
Ганеман, §273: Эта истина до того понятна сама по себе, что едва ли требует дальнейшего пояснения.

А жаль, что Ганеман не дал «дальнейшего пояснения», тем более, что к § 272 он оставил вот такую сноску:

Ганеман, §272, сноска: Впрочем, некоторые гомеопаты в известных случаях употребляют одновременно или почти одновременно два гомеопатически показанные лекарства, из которых одно соответствует одной части картины болезни, а другое — другой. Я не одобряю подобной процедуры; она вообще не нужна, хотя иногда, по-видимому, оказывается полезною.

Из процитировано следует, что полюрализм, таки, гомеопатичен и иногда даже полезен, хотя, в нем, по мнению Ганемана, и нет особой надобности. Вполне взвешенная позиция, располагающая к лояльности.
Кроме того, известно, что и сам Ганеман, впечатленный результатами исследований «комбинированных» препаратов, выполненных Ю.Эгиди и Бённингхаузеном, до глубокой старости активно практиковал одновременный прием нескольких препаратов, причем, не только для лечения пациентов, но и для самолечения (в одном из писем он упоминает, что, заболев, попеременно принимал Arsenicum album и Staphisagri'ю, которые ему «хорошо подошли»). Одновременному приему нескольких гомеопрепаратов он даже намеревался посвятить целый параграф в пятом издании «Органона», но под нажимом сотоварищей и, прежде всего, самого Бённигхаузена (который опасался, что Ганемана - в те времена широко известного борца со сложными аллопатическими микстурами - обвинят в «вероотступничестве»), отказался от этой идеи, заменив его вышеупомянутой куцей сноской. Своё же отношение к плюрализму в гомеопатии Ганеман недвусмысленно выразил в своем письме к Эгиди:

Из письма Ганемана Ю.Эгиди: ...два лекарственных вещества (в мельчайших дозах или при вдыхании) можно назначать одновременно только в том случае, когда оба они гомеопатически подходят каждое по-своему. При этих условиях такой подход согласуется с требованиями нашего искусства, против этого нечего возразить. Напротив, гомеопатию нужно поздравить с вашим открытием. Я сам при первой же возможности применю это на практике... (Цит. по: Архангельская Н.В. Ганеман и его гомеопатия, СПб, "Центр гомеопатии", 2007 г.)

В те времена, когда мир еще не знал величины числа Авогадро, такой пассаж действительно мог быть истолкован как отказ от идеи простых лекарств в пользу сложных. Ведь тогда никто не мог убедительно доказать, что гомеопатические механизмы реализуются на субмолекулярном (квантовом) уровне, и ничтожные количества исходных веществ (если они вообще остаются в готовой форме) ни коим образом не влияют на свойства препарата. Но это тогда. А почему же сейчас вокруг этого третьестепенного вопроса кентианцы поднимают столько шума, доводя до полного абсурда слова своего гуру и утверждая уже, что два гомеопатических препарата, принимаемые одновременно перестают быть гомеопатическими?
Я думаю, дело здесь вообще не в кентианстве, а во всё нарастающем недовольстве его адептов, самоименующихся «классическими гомеоптами», деятельностью фармкомпаний («Heel», «ЭДАС» и т.п.), специализирующихся на производстве комплексных гомеопрепаратов и активно оттеснящих самозванных «классиков» от их традиционной кормушки. Если раньше мамашка, не желающая пичкать своего ребёнка химикатами, с каждым его чихом бежала к гомеопату (чаще, однако, попадая к кентианцу) и теряла при этом массу времени и денег, то теперь она дает своему дитяте купленный в ближайшей аптеке грошовый «Антигриппин» - невероятную мешанину из полудюжины ингредиентов «на все случаи сопливой жизни», чем, как правило, добивается результата не худшего, чем с помощью живого гомеопата (хоть настоящего, хоть «классического»). Гомеопат же остается лишь как запасной вариант для более сложных ситуаций. Естественно, такой оборот дела не может не вызывать праведного гнева у «правоверных кентиан». Впрочем, такого же гнева удостаиваются и всякие другие гомеопатические и окологомеопатические нововведения – как откровенно глупые, так и не очень, если только они начинают посягать на «каравай», который кентианская секта считает своим.
Действительность же такова, что уницизма практически не существует и в самом кентианстве. Небольшую кучку его истых приверженцев составляют лишь те, кто много митингует, но при этом почти не практикует, и те, кто начал практиковать совсем недавно, а потому не успел ещё понять, что не всё писаное дутыми авторитетами и восхваляемое их почитателями есть истина. Однако мало, кто из кентианцев согласится признаться в таком вероотступничестве публично. Так что, на словах все, вроде бы, уницисты. На деле же каждый втихаря считает себя либо самым хитрым, либо самым бестолковым, но и в том и в другом случае лечит, как подсказывает ему опыт и житейская логика, а вовсе не Кент или его нынешние малоопытные толкователи. А по-дугому и нельзя – болезни сложны, конкуренция велика, а больного красивыми догмами не излечить!
К нам часто приходят пациенты из, так сказать, оплотов кентианства. Поэтому, по крайней мере в Москве, я прекрасно осведомлен о том, где и как лечат. Чтобы не быть голословным приведу один пример. Сразу замечу, что я его специально не отбирал. Просто он оказался хронологически последним – совсем недавним.
Пациент – молодой человек - обратился к нам по поводу обширного осложненного атопического дерматита. Непосредственно перед этим он проходил лечение в одном из московских гомеопатических центров, в котором не только декларируется, но и активно преподается кентианство (под вывеской «классической гомеопатии» разумеется).
Естественно, наш врач попросил его сообщить, какое лечение он принимал накануне. На следующий день он принес вот такой рецепт (цитирую «добуквенно»):

Нукс вомика; глоноин; теребинтина; меркуриус солюбилис; арсеникум альбум; гельземиум; антимониум крудум; графит; хина; сепия - по 7 горошин каждого 3 раза в день.

Причем, это назначение было сделано не каким-нибудь практикантом, а вполне опытным и можно сказать солидным по местным меркам «классическим гомеопатом»!
Я не стану комментировать этот рецепт (вдруг этот радужный компот из подозрительно круглого числа ингредиентов представляет собой некую эксклюзивную находку мэтра, до понимания которой моё сознание просто не доросло!), но то, что в заведении, проповедующем кентианство, а стало быть, и уницизм, никаким уницизмом и не пахнет, а напротив - процветает весьма махровый плюрализм, думаю, очевидно.
На самом же деле, уницизм – каким бы ортодоксальным он ни был – всё равно был, есть и всегда будет фикцией, т.к. в гомеопатической фармакопее унитарных препаратов практически нет. Даже синтетические вещества химической чистоты содержат в своем составе количество примесей вполне достаточное для того, чтобы ощутимо повлиять на их «чистый» патогенез. А о химической индивидуальности природных объектов, таких, как растения, животные и минералы, даже и упоминать-то неловко. Каждый из них может состоять из десятков и даже сотен фармакологически активных компонентов, причем, едва ли вы найдете даже на одной и той же полянке два химически абсолютно идентичных цветочка.
Забавно то, что и сам Кент невольно внёс свою лепту в развитие гомеопатического плюрализма, «пропиарив» (как теперь модно говорить) в своем сочинении «Гомеопатическая Materia medica» популярный ныне гомеопатический препарат «Sulphur iodatum», который (видимо, по причине слабого знания химии) почёл за «иодистую серу», якобы образующуюся при сплавлении серы с иодом. На самом же деле, никакой «иодистой серы» при сплавлении этих веществ не образуется, а их смесь так и остается смесью. Следовательно, «Sulphur iodatum» это ни что иное, как смесевой препарат, состоящий из двух хорошо известных в гомеопатии компонентов - Sulphur и Iodum, и его правильнее было бы назвать «Sulphur cum iodum». Кто изобрел «Sulphur iodatum», мне выяснить не удалось. Т.Аллен в своей «Энциклопедии» ссылается только на одного автора – некоего Генри Келсэлла (1834 - 1879). Келсэлл служил хирургом в военно-морском ведомстве Великобритании, а часть жизни провел в колониальной Ост-Индии и Афганистане. За свой недолгий век он успел написать несколько сочинений по религии и гомеопатии. Очень возможно, что именно из них Кент узнал о «Sulphur iodatum». Но, как бы то ни было, этот препарат именно с подачи Кента прочно закрепился в Materia medica. Он и поныне активно применяется, как плюралистами, так и уницистами - даже самыми ортодоксальными. И вряд ли хоть кто-нибудь из них решится заявить, что он не гомеопатический.
Таким образом, единственным критерием «правильности» гомеопатических препаратов является выказывание ими на больных тех эффектов, которых мы от них ожидаем. А сколько препаратов (или компонентов) нам для этого понадобится – принципиального значения не имеет. Конечно, хороший профессиональный тон требует, чтобы их было как можно меньше, во всяком случае, не больше 2-3 одновременно, но это лишь требование хорошего тона, а вовсе не гомеопатического принципа.

Соблазненные Кентом

Как уже было замечено ранее, почти все российские гомеопаты, начавшие практиковать в этом столетии, попали под информационное влияние кентианской секты. В какой-то мере можно даже говорить об их зависимости от неё, т.к. кентианство подмяло под себя практически все информационные и коммуникационные потоки, связанные с гомеопатией. При этом, оно самопровозгласило себя «классической гомеопатией», попросту украв этот титул у гомеопатии ганемановской. Присвоив себе чужое имя и чужие заслуги, кентианская секта непременула «исполниться духа святаго» и теперь всерьез претендует на роль GCP в этом секторе практической медицины. К счастью, пока еще бодливой корове бог рогов не дал, и от врача, практикующего гомеопатию не требуют кентианского сертификата, но если существующая тенденция не будет переломлена, то дело очень быстро дойдет и до этого. Тогда российскую гомеопатию ожидает эпоха «святой инквизиции» с последующим неизбежным уничтожением, т.к. у нынешних идеологов российского кентианства, многие из которых не являются гражданами России и проживают за рубежом – хотят они того, или нет - очень скоро появятся «влиятельные» спонсоры с далекими от гомеопатии интересами: Запад, стоящий на пороге сырьевого и энергетического голода, кровно заинтересован в ослаблении России, разложении её государственности и сокращении её народонаселения, а для этого ему требуется множество агентов влияния в самых разных сферах её общественной, политической и экономической жизни. Раз уж им приоткрыли щёлку, то просто так они не прекратят лезть со своими «ценностями» в наши внутренние дела (благо – дураков, готовых поддержать этих «доброхотов» своим подобострастным лаем, в нашем климате – хоть отбавляй). Если вы хотите представить себе, как это может быть во всероссийском масштабе, загляните на известный (кстати, поддерживаемый из-за рубежа) прокентианский ресурс и посмотрите, как тамошний «актив» играет в «фюреров», «полицаев» и «локшпитцелей» - клевещет на неугодных, втихаря удаляет нелицеприятные посты и банит тех, кто пытается донести правду или просто вдруг обнаруживает, что «король-то голый».

Вместо послесловия

Кем же на самом деле был Кент – глупцом, сумасшедшим или проходимцем? Каждый может попытаться ответить на этот вопрос самостоятельно. Я же не могу отказать ему ни в одном из этих качеств, а потому допускаю, что он был человеком разносторонним.
Мне совсем не весело было писать эти строки. И меня не покидает неприятное ощущение, будто бы я поглумился над полоумным. Но я давно намеревался написать эту статью, т.к. считаю кентианство опасным извращением, которое, если не будет локализовано и уничтожено, разъест гомеопатию, как раковая опухоль, и приведет её к неминуемой гибели. Для того, чтобы гомеопатия смогла выздороветь и занять достойное место в медицине, ей просто необходимо избавиться от кентианского мракобесия - его замшелых лже-гомеопатических догм и навязчивого квазиоккультного душка. Ей следует вернуться к её истинным истокам и творчески (с современных естественно-научных позиций) реконструировать свою вполне добротную, но давно уже морально устаревшую базу. Если этого не сделают сами гомеопаты, то это сделают аллопаты, но тогда о заслугах гомеопатии никто и не вспомнит, а сама она канет в Лету, навсегда оставшись в представлении эрудитов из грядущих поколений средневековым шарлатанством.

В.Д. Москва, 12.03.2007
Последняя существенная корректура - 03.08.2008

Обсудить на форуме